Книга Князь сердца моего, страница 26 – Елена Арсеньева

– А подите вы сами, сударь! – досадливо отмахнулся Никита. – Нечего на меня наскакивать! Вы лучше на Массария наскакивайте! Да-да, на Массария Франца Осиповича, на его ямы, кругом вырытые, на его кур, которым несть числа, на его псарню проклятущую! Заняться бы этим собачником! Пока мы их миновали, злодеев уж след простыл.

– Что?! – львом заревел Дружинин. – Что вы несете, Аргамаков?!

На первый слух Никита нес сущую околесицу, но коренному нижегородцу в его словах все было ясно как белый день, а потому Ангелина поспешила заступиться за своего милого и, выскочив из-за спины Меркурия, воскликнула:

– Да это же Массариевы клады! – и осеклась, ибо ее перебил взволнованный мужской голос.

Не тотчас до нее дошло, что тот самый часовой, что ее задержал, Ковалев, тоже решил объяснить капитану, в чем дело. Запинаясь и перебивая друг друга, они торопливо рассказывали, что Массарий прославился в Нижнем не только любовью к охоте с гончими, но и тем, что в сны и приметы верил, как деревенская старуха, и однажды привиделось ему, что нашел он клад за околицей своей усадьбы. Согнал он крестьян, и рыли они землю две недели, забыв про сбор урожая. С тех пор в Нижнем бытует поговорка: «Массарий землю роет, а мужик волком воет!»

Постепенно солдатик в рассказе начал главенствовать; Ангелина же стушевалась и бочком-бочком двигалась от фонаря в тень, а Никита, глядевший на нее тяжелым взором, безотчетно подвигался за ней, не замечая, что Ковалев примолк и вместе с Меркурием и капитаном с величайшим любопытством следит за этими маневрами. И все трое громко ахнули, когда Никита, сделав стремительный бросок, цапнул Ангелину за руку и рванул ее к себе.

– Ты почему домой не пошла, как я велел? – спросил он тихо, но в голосе его слышалась гроза, отчего Меркурий взвился и выкрикнул звенящим голосом, повинуясь зову ревнивого сердца:

– Да как вы смеете так разговаривать с дамой, господин поручик?!

И эта вспышка почему-то никого не удивила, тогда как дальнейшие слова Никиты: «Да вот уж смею, коли я жених ей! Люблю ее, если надобно, всему свету об том сказать готов!» – исторгли единодушный вскрик изумления и у Ангелины, и даже у капитана... И только Меркурий, побледнев так, что это было видно даже в зыбком свете фонаря, постоял мгновение, а потом пошел на неверных ногах куда-то в темноту.

У Ангелины сердце защемило, и, бросив умоляющий взгляд Никите, она торопливо погладила его пальцы – и была несказанно счастлива, когда он – медленно, нехотя – разжал руки и выпустил ее.

Между ними все было сказано сейчас: она принадлежала Никите душой и телом и не могла шагу более ступить без его согласия, однако ей было непереносимо, что в этот миг величайшего счастья друг ее Меркурий останется несчастен и безутешен, а потому долг ее сейчас – пойти за ним и примирить с неизбежным. А Никита как бы ответил ей, что любит ее и за эту жалостливость, и за милосердие, а все же пусть она не забывает, что принадлежит ему телом и душой, впрочем, как и он ей.

* * *

Луна-предательница царила на чистом, без единого облачка небе, и Ангелина тотчас нашла, кого искала.

Меркурий плакал, уткнувшись лицом в грубо тесанные доски забора, и это укололо Ангелину прямо в сердце, она сама чуть не зарыдала от его страдания.

– Ох, ну что ты? – прошептала беспомощно. – Не надо, бога ради... Ну не молчи, скажи что-нибудь!

– Говорится: от избытка сердца уста глаголют, а у меня от избытка сердца уста немолвствуют, – не оборачиваясь, брякнул Меркурий.

Ангелина невольно улыбнулась: ее разумный друг верен себе!

– Ты не сердись, – ласково прошептала она. – Я его давно люблю, еще с весны! – «Ничего себе – давно», – подумалось тут же; и все же «с весны» означало – «до войны», а это будто целая жизнь с тех пор прошла.

– Как я смел бы сердиться? – шепнул в ответ Меркурий, кося на нее заплаканным блестящим глазом. – Счастия аз недостоин. Все по воле Господа свершилось, тем паче...

Он не договорил. Его перебил чей-то голос, и звук его, и нерусский выговор, и то, что он произносил, – все это было так внезапно, так ужасно, что Меркурий и Ангелина замерли, будто пораженные громом.

– У каждого своя добродетель и своя правда! Как различить, кто более угоден Богу или дьяволу: ты, праведник, она, эта дешевая шлюха, – или я, который сейчас убьет вас?

И в то же мгновение из густой тени забора вышел человек, и луна ярко высветила двуствольный пистолет, и саблю в его руках, и его распухшее, в кровь разбитое лицо. И кровью залитые рыжие волосы...

Моршан!

– Нет... – прошептала Ангелина, и Моршан в ответ щербато оскалился:

– Да!

При этом щелочки глаз его неотрывно следили за Меркурием; острие сабли стерегло каждое движение юноши, и, повинуясь выразительному жесту Моршана, Ангелина и Меркурий вошли вслед за ним в непроницаемую тень, где к боку Ангелины тотчас приткнулся пистолет, а к шее Меркурия прижалось лезвие сабли.

– Да, это я! – прокаркала тьма голосом Моршана. – Кулаков нескольких пьяных русских мужиков маловато, чтобы меня прикончить.

По-русски этот француз говорил очень недурно. Только вот акцент...

– Кстати, Ламираль и Сен-Венсен тоже здесь! – сообщил Моршан. – Да, да, мы все трое здесь... И все благодаря тебе.

– Что? – выдавила Ангелина, и Моршан с явным удовольствием ответил:

– Ты, красотка, указала нам путь! Ты нашла эту щель в заборе, эту ловушку для дураков, возле которой хитроумный капитан поставил часового. Сунься туда кто-то из нас – всему бы делу конец, но часовой схватил тебя... И пока вы орали друг на друга, мы без помех вошли. – Заметив, как Ангелина повернула голову, Моршан сказал: – Нет, нет, они не здесь! Они в том сарае, где гондола. Ваша «лодка-самолетка».

Меркурий шумно вздохнул, и Моршан резко повернулся в его сторону:

– Стой тихо, не то лишишься головы! Я был лучшим рубакой в старой гвардии императора, а еще до этого с полувзмаха снес головы не одному десятку проклятых «аристо» у нас в Шампани.

Он говорил и говорил, словно в каком-то опьянении, и Ангелина вдруг поняла, что это и впрямь опьянение победой: Моршан чудом избег смерти, его сообщники тоже живы, и дело, которое он уже считал проваленным, похоже, выгорит.