Онлайн книга «Эта прекрасная тайна»
Но агент уже ушел. А Гамашу тоже нужно было уходить. – И тогда умирающий, если он в силах, исповедуется, – сказал старший инспектор. Брат Симон хранил молчание. – Что же он сказал? – спросил Гамаш. – Он произвел какой-то звук, – проговорил почти в трансе брат Симон. – Попытался откашляться, а потом произнес что-то вроде «гомо». Симон сосредоточился. Он вернулся из своего далека. Они посмотрели друг на друга. – Гомо? – переспросил Гамаш. Брат Симон кивнул: – Вы понимаете, почему я молчал. Его последнее слово не имеет никакого отношения к его смерти. «Но, – подумал Гамаш, – возможно, имеет очень большое отношение к его жизни». Он немного помолчал, размышляя. – Что же он хотел этим сказать? – По-моему, мы оба знаем, что он хотел сказать. – Он был геем? Гомосексуалом? Несколько мгновений брат Симон пытался сохранять на лице свое обычное брюзгливое выражение, потом перестал. Они уже перешли черту. – Мне трудно вам объяснить, – сказал брат Симон. – Нас здесь две дюжины мужчин. Наша цель, наша молитва в том, чтобы найти Божественную любовь. Сострадание. Раствориться в любви Господа. – Вы говорите про идеальный случай, – заметил Гамаш. – Но ведь вы еще и обычные люди. Он знал, что потребность в физическом удовольствии сильна и первородна. И не обязательно проходит с принятием обета безбрачия. – Но нам нужна не физическая любовь, – сказал брат Симон, верно поняв ход мыслей Гамаша и поправляя его. В голосе монаха не слышалось никакой настороженности. Он просто пытался найти подходящие слова. – Я думаю, большинство из нас, если не все, оставили мирское далеко позади. Мы не сексуальны и маловозбудимы в сексуальном плане. – Что же вам требуется? – Доброта. Близость. Не сексуальная. А дружеская. В наших любовных привязанностях Господь должен заменять человека, но реальность такова, что нам всем необходим друг. – Такое чувство вы и испытываете по отношению к настоятелю? – Гамаш задал этот вопрос напрямик, но мягко и деликатно. – Я видел, как вы реагировали, рассказывая, что поначалу подумали, будто это он лежит раненый и умирает. – Вы правы, я его люблю. Но у меня нет желания физической близости. Трудно объяснять любовь, которая настолько возвышается над всем плотским. – А приор? Он любил кого-нибудь? Брат Симон погрузился в молчание. Но не ослиное молчание, а задумчивое. Приблизительно минуту спустя он заговорил: – Я иногда думал, что он и настоятель… Дальше развивать эту мысль он пока не мог. Последовала еще одна пауза. – Многие годы они оставались неразлучны. Только приора и меня настоятель допускал в сад. Впервые Гамашу пришла в голову мысль, уж не находится ли сад в каком-то ином измерении. Представляет собой не только площадку земли с травой и цветами, но еще и аллегорию. Аллегорию того самого интимного места внутри каждого из них. Для кого-то – темной, запертой комнаты. Для других – сада. Доступ в него имел секретарь. И еще приор. И приор умер там. – Как вы считаете, что имел в виду приор? – спросил Гамаш. – По-моему, есть одно возможное объяснение. Он знал, что умирает, и искал прощения. – За свою гомосексуальность? Мне показалось, вы сейчас говорили, что он, вероятно, не был гомосексуалом. – Мне больше ничто не приходит в голову. Отношения могли быть платоническими, но он мог желать большего. Он знал о своих желаниях. И Господь знал. – И Господь мог покарать его за это? – спросил Гамаш. – За то, что он гей? Может быть, и нет. За нарушение обета безбрачия – вероятно, да. Такие вещи нуждаются в исповедании. – И для исповедания достаточно сказать «гомо»? Гамашу слова монаха показались неубедительными. Впрочем, когда человек умирает, разум играет очень малую роль. Или не играет вообще никакой. Когда приближается конец и остается место только для одного слова, каким оно будет? Старший инспектор точно знал, какими будут его последние слова. И какие он произносил, когда думал, что умирает; он повторял два слова, повторял их опять и опять, пока не потерял сознания. «Рейн-Мари». Ему бы никогда не пришло в голову сказать «гетеро». Правда, любовь Гамаша не отягощала его чувством вины. В отличие, вероятно, от приора. – У вас есть его личное дело? Не могли бы вы показать его мне? – спросил Гамаш. – Нет. – «Нет» в смысле не хотите показывать или такого дела вообще нет? – У нас нет никаких личных дел. Заметив, что старший инспектор удивлен, брат Симон объяснил: – Прежде чем мы принимаем монашеский обет, нас самым тщательным образом проверяют. И в нашем первом монастыре должно оставаться личное дело. Но у отца Филиппа здесь, в Сен-Жильбере, никаких дел нет. – Почему? – Потому что они никому не нужны. Мы вроде французского Иностранного легиона. Мы порываем с прошлым. Гамаш уставился на монаха. Неужели он настолько наивен? – Оттого что вы хотите порвать с прошлым, оно не остается за дверями, – заметил старший инспектор. – Оно умеет проникать через трещинки. – Если оно приходит за нами сюда, значит на то есть воля Божья, – сказал брат Симон. Гамаш подумал, что если следовать такой логике, то и смерть приора произошла по воле Бога. Стала следствием Его замысла. Руки Бога явно переполнены гильбертинцами. Целый Иностранный легион монахов. Логично. Отступать некуда. Нет прошлого, к которому можно вернуться. За стенами нет ничего, кроме лесной чащи. – Кстати, если уж мы заговорили о трещинках. Вы знаете о проблемах с фундаментом? – спросил Гамаш. – С каким фундаментом? – Фундаментом монастыря. Брат Симон посмотрел на него смущенно: – Поговорите лучше с братом Раймоном. Только выделите полдня и будьте готовы к тому, что обогатитесь знаниями о нашей канализационной системе, а это, вероятно, будет вредно для вашего здоровья. – Значит, настоятель ничего не говорил о состоянии фундамента? И приор тоже? На этот раз брат Симон понял: – У нас какие-то проблемы с фундаментом? – Я спрашивал, слышали ли вы что-нибудь о проблемах с фундаментом. – Нет, не слышал. А должен был? Значит, как и подозревал Гамаш, настоятель придерживал эту информацию. О том, что Сен-Жильбер разрушается, о том, что ему осталось максимум лет десять, знали только настоятель и брат Раймон. |