Онлайн книга «Защита»
|
«Не может быть! Об этом можно было только мечтать. Пропуск в науку». – Неужели, Моисей Яковлевич? Вы мне предлагаете? И теперь на фоне всех досужих разговоров в душе его непрерывно играла победная музыка. Ему хотелось снова переспрашивать и подтвердить. Но Левкович был нарасхват. Теперь Пальцев прилип к Левковичу как банный лист. – … Нет, снятие эмоций – дело как раз литературы, – отвечал Левкович. – А у нас нет литературы. Есть Союз Писателей, а литературы нет. – Позвольте, – возражал ему Пальцев, – а Трифонов, а деревенщики, а Паустовский, Аксёнов, Казаков? – Возьмите современный роман об учёных, – гремел, не слушая, Левкович, – герои выглядят кретинами. Не верю им. И говорят плоско, и ходят по-крабьи, как будто у них и в самом деле один бок. – Легко вам критиковать и брать в качестве образцов Толстого и Хемингуэя. Вы же отчёты вашей кафедры с Эйнштейном не сравниваете… «Вмешаться неуместно, – решил Мокашов, – а Невмывако смотрит завороженно. Ему-то что?» Теперь Мокашову хотелось радоваться и утешить всех. От слов Левковича он сделался пьян и счастлив. «Левкович пригласил его, и это кое-что значит!» Он успокаивал Невмывако и Пальцева, хотя Пальцев повторял: – Левкович впал в маразм. Это наступает рано или поздно. Не понимает, видите ли, что плохо и что хорошо! – Палец, не кричи, – уговаривал Мокашов. – Веди себя спокойно. Диодор Диалектик умер во время спора, не в силах опровергнуть аргумент. – Да я… – Ты вот уйдёшь и выспишься, и у тебя всё войдёт в норму, а завтра у нас на кафедре – раздача слонов. «Ещё не вечер, – думал Невмывако, – пока не вышло с кафедрой, и выйдет в другой раз. Не к спеху. Решайте свои проблемы. Мы подождём». 8 Всё далее совершалось в полном тумане. – Не принимайте, Дим Димыч, защиту близко к сердцу, – убеждал Мокашов Протопопова. – Всё это мелочи. Всего лишь шаг, а что может значить отдельный шаг на длинном пути? Пусть даже этот шаг не совсем удачен, неверен и сделан не туда. Что толку замечать, с какой ноги вы встали поутру? Развивайте кафедру, у неё великие задачи. Ещё скажу вам, что пришло время коллективных работ и коллективно готовить не только диссертации. А собрать команду вам сам бог велел… – У вас для всех готовый совет, – сопротивлялся Протопопов. 9 – Теперь к шефу не подступишься. Теплицкий его накручивает. Думаешь, он еврей? – Не знаю, не думаю. – Слиплись, как обоеполые устрицы. И смеётся он отвратительно, хотя смех – необыкновенная субстанция. Присущ разуму и возникает на ранней стадии. Улыбка у новорождённого появляется на втором месяце. Кирилл, а ты еврей? – Наполовину, по матери, но я еврей-антисемит. – Такое – хуже некуда. А как считаешь, евреев зажимают? – Вот академики – сплошь евреи. Они умны. Ты допускаешь, – спрашивал Кирилл, – что умный должен выше стоять? – Это тривиально. – Отвечай: да или нет. – Да. Любой начальник, например… – Тогда евреям занимать все высокие посты. – Не думаю. Скажем, приходит кто-то к тебе в дом и навязывает свои порядки, а ты указываешь на дверь. – Нет, ты представь крайность – станут рождаться идиоты: от шума, медикаментов, ядерных взрывов, например, или от водки. И мир постепенно выродится. Имеют они право на жизнь или при рождении их в пропасть бросать, как в Спарте? – Хилых бросали. – Не в этом дело. Да или нет? – Станут идиотов бросать и задумаются: а полуидиотов, а дефективных на четверть? Это же чистый фашизм! – Извечный спор насчёт отбора, – сказал Семёнов. – Нужен ли отбор? А сколько наций вымерло, а другие выжили без отбора. – Всё-таки обидно: априори начальник умней. – Но в природе это факт. Существуют рабочие муравьи и пчёлы, и варягов не зря приглашали в князья. – Нужно исходить, увы, из одной основы: человек – всего лишь в исходном зерно, и может вырасти в кого угодно. – Это школьникам твердят о космонавтах, только они чаще становятся парикмахерами и водопроводчиками. – А по-моему, дело не в уме, а в том, кто кого сумеет обскакать. – Я вижу, питьё кончается. – Так рядом бар, – сказал Кирилл. – Я на разведку схожу. – Ты можешь, – спросил Мокашова Семёнов, – поведать мне тайны вашего мадридского двора? Я первым понял и, чтобы не светиться, отвалил в бар: выпить на посошок. А за перегородкой от меня целуются. Вижу: оба из нашего зала. Меня не видели и разоткровенничались. – О чём? – Я толком не понял. Вроде бы о том, чтобы достать кого-то из ваших с кафедры. Возможно, тебя. Словом, словоблудие. Да кто она? – Эта? Протопопова, жена-не жена, хотя он ей здесь прямо сказал, что брак у них гражданский, фиктивный, и грош ему цена. Не знаю, шутит или Люба замешана. – Какая Люба? – Машинистка кафедры. – Эта в прозрачной кофточке? – Она самая. Жена теперь на взводе и требует сатисфакции. – А успокоить её… – Ах, эти женщины! – Все беды от них. «Да, Протопопова – штучка ещё та. Ей, видно, больше всех нужно. Постоянно хитрит. А нужно стремиться быть скромней. Живёт, например, человек совсем без головного мозга, но с памятью и мыслительными способностями. И объясняют, что в желудке и кишечнике есть «брюшной мозг». В нём сто миллионов нервных клеток, и их достаточно для сносного существования. Живёт себе человек без запросов великих, скромно, натуральным всадником без головы. Но Протопопова в курсе проблем, и неплохо бы её расколоть». Он пригласил её снова станцевать. И опять Генриетта танцевала старомодно и шепча: – Ах, зачем вы всё это затеяли? – не поймёшь, о чём теперь она. – Зря стараетесь. Вас использовали. Вы не знаете истинной истории. Об истории кафедры он тоже кое-что слышал. Она имела давние корни. Излагалась за спинами в негативном варианте. Перед войной два друга-ровесника-выпускника загорелись идеей создать кафедру. Забота защиты страны, а может, удачный пример Станиславского и Немировича-Данченко подтолкнул их к этой мысли – создать кафедру «Боеприпасов артиллерии и бомб». По их понятиям, была она необходима перед войной, и им повезло. А дальше дело житейское: возникла ссора, один из них заложил другого, и тот угодил в известные отдалённые места. Такие были времена. 10 В баре было полно народа. Сидящие у стойки выглядели пианистами. – Пунш, – заказал Кирилл барменше с высокой грудью. |