Книга Юрьев день, страница 57 – Станислав Хабаров

Маэстро тоже вспомнился НИП: чаши антенн по сторонам, утренняя чистая дорога, блестящая, длинная, такая светлая, словно сказочная, мощённая желтым кирпичом.

– А вы где были? – спросила Наташа Чембарисова. Он отвечал серьезно:

– На ТП.

– На космодроме, – пояснил Славка.

– Там и сейчас жара?

– Сейчас нет. Сейчас всё цветет. Тюльпаны. Красных полно, желтых тоже, а черных почти что нет.

– Сейчас там ничего, – добавил Славка. – А зимою тяжко, пусто и деться некуда. Три дома и степь. Идешь иногда ночью по пустоте. Вокруг только поле и грязный снег. А вдалеке светятся огни, там другая площадка, и светят они лишь около себя. Идешь, тень прыгает твоя впереди и свет такой слабый, лунный. Тоска охватит, хоть волком вой, а дойдешь до гостиницы: там свет и люди и телевизор – и, вроде, ничего. А в МИКе и вовсе некогда скучать. Весною ничего, а зимой хуже чем летом.

– А летом?

– Жарко, конечно. И еще красная земля. Пустая и красная..

– А женщины там есть? – спрашивала Инга.

И он чувствовал неловко и за себя, и за неё. Сидит, дундук дундуком, и не уму, не сердцу, и кроме всего прочего развлекай его.

– Есть, но их немного. В архивах, в столовой, в гостинице.

– Вадим, – сказал Игунин, – устраивай меня к себе.

– Кем?

– Ты сам-то кто? Всего начальник сектора? Бери меня тогда начальником сегмента или ответственным по дуге.

– В народе говорят, – улыбалась Наташа, – к вам после запуска вагон наград приходит, и каждый выбирает, что к лицу.

– Награды? Не смешите меня. Посчитать по пальцам из отдела: Иркин, Викторов, бывший ингин муж, да Славка – ловчила. Вертится возле начальства. И всё. Причем, когда в миру успехи, у нас очередной этап. Когда Викторова наградили за «Восток», он как раз огромный втык по «Союзу» получил. Его поздравляют, а он отмахивается.

– В объектовой работе, – добавил Славка, – имеется период, что жить не хочется, а хочется на пенсию.

– Расскажите, расскажите, а то газеты пишут… А на самом деле как?

– Что говорить, – махнул рукой Взоров. – Газеты напишут…Прошлый раз накануне отъезда сборщики перепились. И один из них труп трупом. На него начальник экспедиции кричит: «А ну, марш из машины. На первом же контрольном пункте ссажу». А тот и ответить не может, за него приятели отвечают: «Тихо, тихо», и ругают своих же: «Эх, разноногие, не могли с утра поставить под душ». Приехали на аэродром, посадки нет и неизвестно, когда будет.

Погрузились часа через четыре, а самолет нагрелся – жара. Потом взлетели и стало холодно. Все стали мерзнуть. Пришла стюардесса, сказала: «Готовьтесь к завтраку». Ответили ей: «Всегда готовы». Там были огурчики, и кто-то спросил: «Девушка, а рассольчику не осталось?» «Рассолу?» удивилась она, и трехлитровая банка пошла по рукам, а затем и следующую попросили открыть.

А когда прилетели, больше всего поразила трава. Обыкновенная зеленая трава. Тем, что зелёная. Там, когда едешь, красная пустая земля. Растет там трава такая с колючками, но она неприметная и не травой выглядит. Смотришь, вроде бы голая земля.

– Ну, сейчас мы иначе летели, – вмешался Славка.

– Что ты сравниваешь? А сборщики, они всё крепятся, а после окончания работ смертельно пьют. У них так: если на работу явится чуть-чуть, то его, во-первых, с позиции, а потом и расчёт на месте.

– Это пишут, – добавил Вадим, – взялись, разработали, сделали. А в действительности у каждого свой кусок и он ковыряется в этом куске.

– Каждый занимается своей системой, – пояснил Взоров.

– Насчет этого ты бы помолчал. А когда работа подходит к концу, продолжал Вадим, – получается, что от начала до конца участвовали только начальники. А потому, как правило, и награждают только их.

– Мы – бурлаки, – пояснил Взоров. – Нам даже поссориться – роскошь. В одной упряжке. Едины. Я не могу без него, а он без меня.

– Без тебя обойдемся, – сказал Вадим.

– Ну, угадала кто? – Инга загадочно улыбалась.

– Чембарисов?

– Нет, золотце, – и Инга увидела, что Наташа расстроилась.

– Игунин?

– Не он.

– Так кто?

– Зайцев.

– Этот лысый?

– Говорят, умница. Ну, где найдешь ещё доктора наук?

– А он – доктор?

– Слава, минуточку… Зайцев – доктор?

– Даже не кандидат.

– А Чембарисов потешный.

– Поразительный кретин. Одно ценное качество – напорист.

– Пробивной?

– Как танк. Прёт, не соображая. Чрезвычайно пробивной.

«Нет, лучше его не слушать. Он зол на весь мир сейчас», – подумала Инга и шепнула Наташе:

– Не слушай его. Он просто ревнует. Мой просто хронически влюбленный кадр.

Маэстро видел, как поглядывали на него. Наверное, шутят. Над ним шутят непрерывно и постоянно, но не хотелось, чтобы и здесь начался обычный балаган. Правда, Инга посмотрела заботливо, и Маэстро успокоился. Он стал думать, что всё устроится, что мир полон настоящих вещей. И если так, то всё устроится. Выпить за это, что ли? Вроде бы неудобно. Все разговаривают, а он вдруг встанет и нальет.

– Курить можно? – спросил он Ингу.

– Пожалуйста, – ответила она.

Маэстро взял сигареты, спички, лежавшие на столе, прикурил, успел затянуться. Вадим внимательно посмотрел на него и сказал:

– Наконец-то, закурил.

– Да? – чтобы что-нибудь сказать, спросила Инга.

– Я все ждал, когда же он, задрыга, закурит. С того хоть конца?

Все засмеялись, а Маэстро покраснел.

– На посошок, наливать тебе? – спросил Вадим.

– Нет, – ответил Маэстро, – не нужно, Вадим Палыч.

– Отчего?

– Вредно.

– Жить тоже вредно, – сказал Вадим. – Кто живет, тот умирает. Ладно, налью. А ты, Инга, мужика своего всё-таки побереги. Слабоват он. Кишка у него тонка. Очень гордый. А у нас, вот, гордиться нельзя. Только поднимешь нос, и сразу по носу. Ну, встали. Хорошо, не в Австралии пили. Какой в Австралии обычай, Чембарисов?

– Гости моют посуду за собой.

– Вот, вот.

– Что вы? – сказала Инга.

… Они шли по ночной Москве, говорили, смеялись. И глаза их, стосковавшиеся по краскам города, жадно впитывали их.

А что для горожанина может быть прекрасней ночного города? Когда небо над головой пульсирует, словно северное сияние, и на фоне его кажутся плоскими силуэты домов. А квадраты окон выглядят чистым золотым. Дома куда-то манят и бегут за горизонт. Гирлянды фонарей сливаются в сверкающую нить, и уменьшаются и пропадают вдали искры красных автомобильных огней.