Онлайн книга «Клан душегубов»
|
– Может, старик чего напутал? – предположил Суворовцев. Ему сейчас было комфортней всех, термобелье пришлось как нельзя кстати. – Да ничего он не напутал! Может, это мы чего не поняли? Но, с другой стороны, все яснее ясного. «Склад старого речного порта». Вот порт, вот склад. – А между строк ты читал? – Знаешь что?! Кончай это! Понял? – А Бердяев – молодец. Спас нас. – Суворовцев язвил спокойным тоном, что Вершинина задевало еще больше. – Хорошо, что он не дал нам спецназ. Неприятно было бы сейчас паре сотен парней объяснять, зачем они тут. – Да хорош тебе! Ну что такого? Сидим и сидим. Еще не вечер. – А глубокая ночь. Вершинин хотел сказать что-нибудь обидное, но не успел, за соседним стеллажом мелькнула тень Опера, возвращавшегося из разведки. – Товарищ майор, – начал Опер, плюхнувшись рядом с начальством. – Какой именно? – уточнил Вершинин. Опер на секунду задумался и начал по-другому. – Товарищи майоры, там баржа. – Какая по счету? – нервно перебил его Суворовцев. – Четвертая. Но смотрите. Три предыдущие останавливались прямо у пирса, а эта идет сюда, к складу, – и Опер ткнул пальцем куда-то в темноту. – Может, это что-то значит, а? Троица мигом поднялась и, пригнувшись, заспешила по проходу между стеллажами. Когда они пришли к месту швартовки баржи, разгрузка уже заканчивалась. Четверо китайцев ловко сновали по палубе, перебрасывая большие тюки на стоявшую на берегу транспортерную ленту. Делали они это слаженно и быстро. Противно скрипя, старый транспортер надрывался, но неуклонно тащил возложенную на него ношу к большой темной дыре. Минут через пять темное чрево проглотило последний тюк, и транспортер, жалобно взвизгнув, остановился. На какое-то время все стихло. В наступившей тишине отчетливо слышались доносившиеся с палубы голоса грузчиков. Вот один из них закурил и громко отдал какую-то команду. Через минуту гулко застучал мотор. Скоро баржа растаяла в темноте. Выждав некоторое время, Суворовцев включил фонарик, и все трое двинулись к черной дыре. Когда они приблизились к ней, на них пахнуло могильной сыростью. – Скорее всего, это здесь, – предположил Вершинин. – Есть дельные предложения? – спросил Суворовцев. – Надо лезть. – Я сказал, дельные. – Тогда давайте полезу я, – решительно предложил Опер. – Ты останешься нас прикрывать. Если через пятнадцать минут не выйдем на связь, вызывай подкрепление. Все понял? – распорядился Вершинин и, сев на край дыры, опустил ноги в темноту. Помня о субординации, Опер вопросительно посмотрел на Суворовцева. – Выполняй, – подтвердил тот и опустился рядом с Вершининым. – А Бердяев пообещал, что ты Москву мне покажешь. – Покажу. Прям сейчас. Начнем осмотр столицы, так сказать, с нижнего уровня. Ну, что, я пошел? – И не дождавшись ответа, Вершинин ухнул куда-то вниз. – Да подожди ты... – начал Суворовцев, но Опер не услышал конца фразы, потому что холодная темнота поглотила и его нового начальника. * * * Суворовцев летел вниз по наклонной, в кромешной темноте. Сумку он при падении выпустил из рук и теперь никак не мог сообразить, то ли он догоняет ее, то ли она преследует его. В голове вертелась какая-то чепуха. Он пытался вспомнить из школьного курса физики, пропорциональна ли скорость свободного падения тела весу этого тела и какова эта пропорция, но никак не мог. Наклон был настолько крутым, что он даже не помышлял притормаживать, а, крепко обхватив голову руками, положился на провидение. Полет прервался неожиданно и бесцеремонно. Суворовцев влетел во что-то мягкое, больно стукнувшись при этом головой о какой-то твердый предмет. Этим предметом был массивный ботинок Вершинина. «Пропорция есть», – подумал он и тут же получил в спину сильный толчок сзади. Это была тяжелая «тревожная сумка», догнавшая своего хозяина. – Добро пожаловать в Москву. Основана Долгоруким, расположена на семи холмах. Мы – прямо под седьмым, можете тут пофотографироваться, – глухо прохрипел Вершинин. Уткнувшись лицом в большой мягкий тюк, он неподвижно лежал на животе, пытаясь прийти в себя. – Да, надо кого-то попросить снять нас вместе, – ответил, охнув от боли в спине, Суворовцев. Скоро глаза привыкли к темноте, оказавшейся не такой кромешной, как в первые минуты. Они лежали в огромном ржавом контейнере, доверху заваленном брезентовыми тюками и милицейскими майорами. Сам контейнер стоял в широком проходе – то ли заброшенного тоннеля, то ли какого-то подземного грота со сводчатыми потолками. Разобрать, что это за сооружение, было сложно. Единственный источник чахлого света, пробивавшийся метрах в тридцати из-за поворота, не давал полноты картины. Первым ожил Вершинин. Он дополз до края контейнера и мягко спрыгнул на землю. Прихватив свою сумку, за ним последовал Суворовцев. Он уже включил свой фонарик, и обоим стало на душе чуть веселее. Вершинин достал из кобуры пистолет и перезарядил его. Подобно двум гигантским неуклюжим мотылькам, они неторопливо двинулись к свету. * * * Все-таки у Создателя всего этого, то есть Создателя нас, очень много иронии. Я ощущаю ее во всем, и благодаря этой иронии понимаю, как ко всему относиться. С иронией, только так, иначе разорвется голова. Ползем по какой-то зловонной норе, и вдруг – запищал айфон. * * * Настенька to Охотник Охотник, вот удивил так удивил! Неужели ты знаешь темный лес и всех его зверей и не знаешь женщин! Разве можно женщину – а я, поверь, не робот, я – человек, причем женского пола, – так вот, разве можно женщину просить рассказать о себе? Ведь в ответ придет целый роман, «жуткамногабукоф»! Но, конечно, мне приятно, и теперь, не обижайся, я расскажу о себе. Все мы очень любим рассказывать о себе. Все мы – люди. А мы, женщины, – так больше всего! Так что теперь не обижайся. Сам попросил рассказать о себе. Теперь – держись. Ну, с чего начать. Анкетные данные опускаю, если ты не против. Надо бы с главного. Ведь такого проницательного охотника, как ты, вряд ли интересуют номер школы и серия паспорта. Кстати, вот интересный вопрос – почему в анкетах так много места для всяких серий и номеров, как будто они могут что-то рассказать о человеке, а для главного – вообще нет места? Почему в паспорте не пишут, ЧТО за человек? Никогда не задумывался об этом, Охотник? Вот вчера забрала из частной химчистки свою любимую вещку, есть у меня такое слово, я так называю свои любимые одежки – вещки, уменьшительно и ласкательно. А сегодня, смотрю, – вместо застежки под воротником аккуратненькая такая дырка. Безобразие? Да. Как это я, когда забирала, не заметила? И это еще у них называется немецкой химчисткой, немецкой педантичностью... Пенделя бы им дать педантичного за такую педантичность! |