Онлайн книга «Сексуальная жизнь сиамских близнецов»
|
Я всматриваюсь ей прямо в душу. И что я вижу? Слабая, зашуганная неудачница. – Если хочешь, чтобы я помогла тебе измениться, ты должна перестать маяться хуйней и начать помогать мне. Соренсон настолько офигела, что перестала дышать и инстинктивно положила ладонь на грудь. – Что ты имеешь в виду? Я уже меняюсь, – хныкает она. – Мне… кажется… – Нет. Врешь. – Что? – Иди за мной! – И я выбегаю из мастерской обратно в дом. Соренсон в исступлении бежит следом: – Подожди, Люси, куда ты? Не обращая на нее внимания, я вбегаю на кухню и открываю шкафы. Так и знала: опять запаслась жратвой. Я достаю коробку каких-то тошнотворных мюсли и вскрываю ее: – Сахар сплошной, – и сразу высыпаю все в мусор. Медленным движением головы указываю на ванную. – На весы, Лина. Весы могут стать твоим лучшим другом, а могут – и злейшим врагом! Иду обратно по коридору. На книжном шкафу семейные фото: родители, подруги, студенты, любовников нет, хотя можно догадаться, где они еще недавно стояли. Есть фотографии самой Соренсон – худой; вообще-то, могла быть красоткой, если бы не эта челка и напряженное, озабоченное лицо. Меня охватывает внезапный порыв: полное безумие, и я сама от себя в шоке. – Давай раздевайся. До трусов. – Что? Она смотрит на меня с нервной ухмылкой, которая быстро перерастает в ужас, потому что она видит, что я не шучу. – Нет! Зачем тебе это? – Значит, там у нас все хорошо, – и я показываю на мастерскую, – а здесь, значит, обман. – Я киваю в сторону кухни. – И как все это примирить, Лина? Это ведь все в одном человеке, который делает какую-то нездоровую хуйню в мастерской, а здесь перед теликом разлагается. Человек в мастерской почему-то смел и силен! Что ты делаешь для выставок, я посмотрела, теперь хочу посмотреть, что ты можешь предъявить миру сама по себе. И хочу, чтобы и сама посмотрела. Раздевайся! Снимай все! – Нет! Не хочу! – Ты же сказала, что веришь в меня. Ты снимаешь меня и выставляешь на весь мир, а раздеться, значит, не хочешь! Значит, врешь! Наврала мне! – Я… не врала… Я не могу… – тяжело дыша, говорит она, и, ох блядь, сука, ебанашка начинает биться в конвульсиях и задыхаться. Мне становится не по себе. – Все в порядке, – успокаиваю я. – НЕТ! НЕ В ПОРЯДКЕ! Соренсон вопит во всю глотку. Я понижаю тон и глажу ее по руке: – Верно. И именно поэтому ты должна раздеться. Не надо так реагировать. – Я знаю. – И она кивает с таким жалким видом и гримасой боли на лице… Такого я еще не видела. – Просто Джерри меня заставлял… Я застываю: бля-я-я… – Ладно, извини. Проехали. Но она встает вполоборота и начинает стягивать с себя свой топ. Ее лифчик впивается в подрагивающую бледную плоть, покрытую гусиной кожей. Рыхлое брюхо и отвратительный спасательный круг на талии свисают над трениками. – Все снимай, Лина. – Я почти шепчу. Она надувает губы на секунду, потом расправляет плечи, на этот раз как-то нелепо, почти как дерзкая шлюха в ответ на внимание маньяка. Мне становится дурно. Кажется, я сейчас проблююсь, но я подавляю рефлекс. Соренсон стягивает треники и перешагивает через них: у меня слезы подступили к глазам. Господи, как же она отвратительна. Я вся напряглась, едва в состоянии смотреть на нее, но беру ее за пухлое запястье и веду в ванную на весы. – Как же я ненавижу эти ебаные весы, – говорит она, и злость придает ее лицу какую-то форму и характер. Я смотрю на ее горящие злые глаза и думаю про парк Эбби-Адамс-Грин, ощущая в ноздрях запах свежескошенной травы. Я затаила дыхание. Надо это пережить и взять под контроль! – Ну, сколько там? – Девя… – всхлипывает она, – девя… Девяносто два килограмма! Я подвожу ее к большому зеркалу, она чуть не плачет. Хватаю старое фото в рамке со шкафа и подношу ей к лицу: – Это кто? – Я. – Кто «я»? – Лина… Лина Соренсон. Я показываю на бесформенную тушу в зеркале: – А это, блядь, кто? – Я-я-я-я-я-я… Л-и-и-и-ина… – Какая Лина? – Лина Соренсон! – ЭТО НЕ ЛИНА СОРЕНСОН! Я показываю на бесформенное, загубленное тело в зеркале. – Нет… – Соренсон прикрывает глаза рукой и дрожит. Теперь я чувствую себя сильнее, потому что подпитываюсь осознанием праведной миссии. – Это какое-то толстое, мерзкое, потное чудовище, которое проглотило Лину Соренсон! Лина Соренсон там внутри. – Я тыкаю ей пальцем в толстый рыхлый живот и пристально смотрю в испуганные глаза, отражающиеся в зеркале. – Мы должны выпустить Лину Соренсон на свободу, – шепчу я ей в ухо. – Ты и я. – На свободу… – Соренсон бездумно повторяет, как попугай. – Ты поможешь мне отпустить Лину Соренсон на свободу? Она трогательно кивает. – НЕ СЛЫШУ! – лаю я, она вздрагивает и отскакивает. – Значит, заглатывать все эти тонны дерьма твое хлебало может, а вытаскивать из него клещами надо? ТЫ ВЫЙДЕШЬ НА БОЙ?! ШАГНЕШЬ ИЗ СТРОЯ?! ТЫ ПОМОЖЕШЬ МНЕ ВЫПУСТИТЬ ЛИНУ СОРЕНСОН НА СВОБОДУ?! – Да… – НЕ СЛЫШУ! КОГО МЫ ВЫПУСТИМ НА СВОБОДУ? – Лину… Лину Соренсон… – ГРОМЧЕ! ПРООРИ МНЕ ЭТО В ЛИЦО, БЛЯДЬ! Давай, скажи мне: кого мы выпустим на свободу, ядрена кочерыжка?! Она зажмуривает глаза, сжимает кулаки и красиво разражается праведным гневом: – ЛИНУ СОРЕНСОН! – КОГО?! – ЛИНУ СОРЕНСОН! Я поворачиваюсь к зеркалу, смотрю на ее прыщавое красное лицо: из носа текут сопли. – Лину заперли! Ты видишь, как они это сделали? Видишь, как ты позволила им замуровать эту красивую девушку? Я машу фотографией у нее перед носом. – Да, да, я вижу. – Она смотрит на свое отражение очень сосредоточенно и с отвращением. – Как я могла быть такой идиоткой?! Господи, что я наделала? – Ты сейчас злая, – говорю я и хватаю ее за пухлое плечо, – и именно это мне и нужно от тебя. Но я не хочу, чтобы эта злость ушла внутрь, потому что тогда будет депрессия. Когда у нас депрессия, мы тащим в рот всякое говно, компенсируем переживания, что в жизни ничего не клеится. Я стою у нее за спиной, обхватив руками дрожащую тушу, и шепчу ей в ухо: – Поиграли, и хватит, это игра для лузеров. Больше не надо. – Нет. Больше не надо. |