Книга Время - назад!, страница 4 – Алексей Калугин

Я снова взял в руку телефонную трубку.

— Сожалею, но лейтенант Шнырин подойти к телефону не может.

— Что значит «не может»?! — Трубка, словно живая, едва не выскочила у меня из руки, пытаясь как можно ближе к оригиналу воспроизвести праведное возмущение вибрирующего в ней голоса.

— Не может, потому что его нет, — спокойно ответил я.

Спокойно, потому что мне было абсолютно наплевать на то, какое впечатление это произведет на разговаривающего со мной штабного офицера. Злиться он мог сколько угодно, а вот сделать со мной не мог ничего. Худшего места, чем то, где я находился в настоящий момент, придумать было просто невозможно. Во всяком случае, моя фантазия была в этом плане бессильна. Вокруг нашего окопа рвались снаряды траггов, и каждый из них мог оказаться для меня последним. Так же, как и для лейтенанта Шнырина.

— Как это нет?! Почему командира отделения нет на месте?! — продолжала между тем вопить телефонная трубка.

— Потому что он убит прямым попаданием снаряда, — все так же спокойно ответил я.

Телефонная трубка на мгновение замолчала.

— Орудие цело? — спросила она уже более спокойно через несколько секунд.

Вот же подлец! Нет бы сначала поинтересоваться, нет ли у нас других потерь! Так нет же, его в первую очередь интересует, уцелела ли пушка!

— А что ей будет? — с затаенной злостью ответил я. — Она же железная.

Мой сарказм остался непонятым.

— Сержант Антипов! Принимайте на себя командование отделением!.. — И только сейчас он подумал о том, что, кроме меня, в отделении могло больше никого не остаться. Хотя волновали его опять-таки не судьбы конкретных людей, а вопрос: сумею ли я один справиться с орудием. — Сколько человек осталось у вас в отделении?

— Вместе со мной — трое, — ответил я, глядя на то, как, словно внезапно ожившие древние чудовища, тяжело и медленно выбираются из-под песка Динелли и Берковиц.

— Приказ: немедленно открыть огонь по неприятелю! Записывайте координаты цели, сержант!

— Записываю. — Прижав трубку к уху плечом, я достал из кармана блокнот и авторучку.

— Два-четырнадцать-икс-икс-эль!.. Повторите!

— Два-четырнадцать-икс-икс-эль, — послушно повторил я.

— Выполняйте!

— У меня есть опасения, что орудийный прицел сбит…

— Выполняйте приказание, сержант!

В трубке раздались частые гудки отбоя.

Я удивленно посмотрел на микрофон трубки. С человеком я разговаривал или с компьютером, запрограммированным на скорейшее уничтожение собственных боеприпасов?

Секунду помедлив, я кинул трубку в песок.

— Целы? — спросил я, обращаясь к Берковицу и Динелли.

— Вроде как, — не очень уверенно ответил мне итальянец.

Берковиц в это время стоял на четвереньках и обеими руками разгребал кучу осыпавшегося в окоп песка.

— Чего он там ищет? — спросил я у Динелли.

Тот молча пожал плечами.

— Берковиц!

— Есть! Нашел!

Берковиц вскочил на ноги, радостно размахивая парой красных носков.

— Ну ты и тип, Берковиц!

Я раздраженно сплюнул в песок. Тут нужно было хором молиться всем нашим богам, прося и на этот раз оставить нас в живых, а он в песке роется, ищет носки, которые, быть может, и не наденет ни разу в жизни.

— А что с лейтенантом? — спросил Динелли, глядя на воронку со спекшимся по краям песком, словно сам не понимал, что произошло с нашим командиром.

Я молча скрестил руки перед грудью.

Берковиц сдвинул каску на лоб и поскреб грязными ногтями стриженый затылок.

— Зато мы теперь можем быть спокойны, — произнес он едва ли не радостно. — В соответствии с теорией вероятности, снаряды дважды в одну воронку не попадают.

— Да иди ты со своей теорией вероятности, — махнул на него рукой Динелли. — Все дело не в математике, а в судьбе — кому что на роду написано.

— Ты серьезно в это веришь? — удивленно посмотрел на Динелли Берковиц.

— Я ни во что не верю! — с раздражением ответил тот. — Я просто хочу остаться живым! — Он перевел на меня взгляд, который показался мне почти безумным. — Что передали из штаба?

— Велели открыть огонь по неприятелю, — безразличным тоном ответил я.

Мне и в самом деле было все равно. Я не верил в то, что если грохот нашей пушки присоединится к нескончаемой артиллерийской канонаде, то это как-то скажется на общем ходе боевых действий. На чем это могло отразиться, так разве что только на моей головной боли.

— Ну, так что? — непонимающим взглядом посмотрел на меня Динелли. — Мы будем стрелять или не будем стрелять?

— Не вижу причин не выстрелить, — без особого энтузиазма отозвался я и сунул в руки Динелли блокнот с координатами цели.

Пока Динелли выводил прицел, мы с Берковицем подтащили к пушке пять ящиков со снарядами. Обойма и без того была полной, мы делали это только ради того, чтобы чем-то занять себя. Иначе можно было просто сойти с ума от нескончаемого грохота взрывов.

После этого я присел на ящик и закурил, глядя на то, как возится с прицелом Динелли.

Берковиц не курил. Он сел на ящик рядом со мной, вытащив из-за пазухи свои красные носки и расстелив на коленке, стал нежно, словно котенка, поглаживать их.

— Готово! — сообщил Динелли, выпрямив спину.

После того как прицел был выведен, а обойма заряжена, командиру взвода только и оставалось, что опустить вниз пусковой рычаг. Что я и сделал не хуже, чем лейтенант Шнырин.

Пушка вздрогнула, как будто почувствовав жизнь в своих металлических сочленениях, и принялась один за другим выплевывать снаряды в заданном направлении.

Вот и все. Больше нам делать было нечего. По крайней мере, до тех пор, пока обойма пушки не опустеет. Или пока снаряд траггов снова не угодит в наш окоп.

Мы сидели в своем окопе, не видя ничего, кроме кусочка багрового неба, затянутого коричневыми облаками. Трагги могли начать решительное наступление и взять штурмом нашу линию обороны, а мы бы все так же продолжали посылать снаряды неизвестно куда.

Если бы я был верующим, то молился. А так только смолил одну сигарету за другой. До войны я так много не курил, так, дымил за компанию с другими. Теперь же курево было единственным спасением от бессмысленного и бесконечного ожидания конца. Конца очередного артобстрела, конца всей этой проклятущей войны или собственного конца.

Пушка не расстреляла еще и половины обоймы, когда произошло то, что, в соответствии с теорией вероятности, в которую безоговорочно верил Берковиц, случиться не могло.