Книга Немножко иностранка, страница 29 – Виктория Токарева

Может быть, эта, с широкими бедрами, нарожает дюжину здоровых детей и умножит человеческий род. Не последнее дело. И в личной жизни есть преимущества. Она будет благодарна любой самой малой радости, и из маленьких радостей сложится большая счастливая жизнь.

А красивые носятся со своей красотой, как с козырной картой, и постоянно торгуются с судьбой. Боятся прогадать.

Как сказал Константин Симонов: «Красота, как станция, минует». Минует обязательно.

«Так что иди и не парься», – сказала я себе. И пошла себе.

Впереди – вход в мой отель «Дуэ Торри», в переводе – «Две башни».

Здесь, куда ни пойдешь, все близко.

Бармен Пабло привел в отель своего сыночка. Мальчику четыре года. Ангел. Вылитый Пабло, и к бабке не ходи, – есть такое выражение. Видимо, в старые времена, когда мужчина сомневался в отцовстве, он шел к бабке. Сейчас существует анализ ДНК. Это точнее, чем бабка.

Пабло привел сыночка в свой выходной, так как в рабочее время ему бы никто не позволил отвлекаться от основной работы. А Пабло захотелось похвастать своим богатством перед публикой отеля.

Мальчика зовут Джованни. Он бегает, носится, энергию некуда девать. Мы, кучка отдыхающих, стоим и вежливо улыбаемся: какой милый шалун.

Надо в это время видеть Пабло. Это его поздний, единственный ребенок. Он от него «тащится», как сейчас говорят. Лицо растянуто в улыбке, и Пабло не может его собрать. Это лицо ликует.

Все стоят и вежливо пережидают. Действительно, мальчик – очарование, Пабло прекрасен в своем отцовстве.

Я вспомнила его служебную улыбку, похожую на гримасу: губы растянуты, глаза холодные. Иногда, когда никого нет вокруг, можно не улыбаться, Пабло расслабляется. Улыбка стерта. Зубы за губами, как положено. Его лицо на какое-то время становится суровым. Он устал. Трудно притворяться восемь часов подряд. Трудно улыбаться, когда не хочется. А сейчас – хочется. И трудно не улыбаться, когда хочется. Счастье рвется наружу, долетает до нас, и мы невольно заражаемся его настроением. Счастье – заразно, как и несчастье.

На рецепцию пришла работать новая девушка, Камилла. Итальянка со знанием русского языка, поскольку половина отеля – русские. Камилла окончила в Риме университет, отделение славистики. Защищала диплом по моим рассказам.

Я не удивляюсь. Я так давно в литературе, что уже стала предметом изучения, как Гончаров.

Камилла увидела в списке отдыхающих мое имя, и ее глаза от удивления стали круглыми как колеса.

– Виктория – гранде скритторе! – завопила она и помчалась по отелю с этой радостной вестью.

Забежала в ресторан, кинулась к Фаусто. Фаусто – главный распорядитель ресторанного зала. Он руководит официантами, он знает, кого куда посадить: русских – в один зал, итальянцев – в другой. Русских он тоже фасует на первый сорт и второй. Те, кто дает хорошие чаевые, – это первый сорт, их он сажает к окошку, с видом на сад. А второй сорт – в середину зала. Пусть скажут «спасибо» и за это.

Я все время путала его имя, называла Мефисто, хотя он Фаусто.

Камилла налетела на Фаусто с криком:

– Синьора Виктория – гранде скритторе!

Фаусто заморгал глазами: какая Виктория? Вот эта, малозаметная, в старушечьей кофте?

Замечу: кофта дорогая и не старушечья, а очень модная. Просто итальянцы одеваются иначе. К ужину они выходят обязательно в черном и в бриллиантах, при этом натуральных.

Я могла бы себе купить черное, но в черном я похожа на осетинку в трауре. Черный цвет я не переношу. Это цвет космоса, пустоты, смерти. Белый цвет разлагается на семь цветов радуги, а черный не разлагается ни на что. Это конец. Недаром квадрат Малевича – черный. Что касается бриллиантов, я могла бы себе купить искусственный диамант величиной с пуговицу, ценой полтора евро, но ведь это заметно. Подделка тем и отличается, что бросается в глаза. А натурального бриллианта, кольца например, у меня никогда не было и не будет. Я воспринимаю свои руки как рабочий инструмент.

Завтрак и обед – в разных помещениях. Завтрак подавали на первом этаже в скромной обстановке. А обед – в ресторане, который располагался на нулевом этаже, – торжественный, бело-хрустальный.

На завтрак разрешалось прийти в халате, а в ресторан – недопустимо. Форма одежды для ресторана – «элеганто».

Я не сразу поняла разницу и приперлась на обед в халате. Прямо с бассейна – в ресторанный зал.

Фаусто состроил зверское лицо и погнал меня энергично, как козу с чужого огорода, только хворостины не хватало. Он даже прихлопывал руками, – я боялась, что он ударит меня по спине или даст пинком под зад.

Ужас… В респектабельный зал ввалилась тетка в халате, как корова или, точнее, как свинья. Корова не подходит по размерам, а свинья вполне.

Я не обиделась. Удалилась восвояси, осознав свой просчет. Пошла в номер и переоделась, как подобает, в итальянские одежды, купленные здесь же, за углом.

– Гранде скритторе! – щебечет Камилла с испуганным лицом и хлопает ресницами.

Фаусто догадывается, что вот та корова в халате и есть почетный гость, гранде скритторе.

Я вхожу в зал, ничего не могу понять. Фаусто пересаживает меня на самое лучшее место. Обслуживает лично. Спрашивает по-русски:

– Пармезан чуть-чуть?

– Пармезан много-много, – уточняю я. – Гранде пармезан.

Я не понимаю перемены, но как-то очень быстро привыкаю к новому Фаусто.

К хорошему вообще привыкаешь быстро, а отвыкаешь медленно и мучительно.

Мы с Фаусто подружились.

Он поведал мне, что ему шестьдесят лет и уже пора на пенсию, но он так врос в этот отель, а отель в него, что не может представить своей жизни без работы. Рассказал, что у него две дочери и назвал имена. Я, естественно, не запомнила.

Каждый день к обеду Фаусто ставил на мой стол блюдо с манго. На шведском столе манго не было. Видимо, Фаусто доставал его откуда-то из загашника. По блату.

Я сижу возле окошка в углу, как старая собака, смотрю из-под тяжелых век и понимаю больше, чем надо.

У Грибоедова есть строчки: «Желаю вам дремать в неведеньи счастливом».

Неведенье – это действительно составная счастья. Это легче, чем быть всезнающей, как змея.

Но последнее – уже не про меня. Я не всезнающая и тем более не змея. Змея – высокая, стройная и ядовитая. Но разговор не обо мне. А если и обо мне, то чуть-чуть. Портрет в интерьере.

Я забыла сказать, что отправляюсь в Италию с одной и той же любимой подругой Сонечкой. У нас с ней нет никаких противопоказаний, мы легко и счастливо переносим общество друг друга. Иногда даже поем от избытка чувств.

Сонечка – тихая, умная, со стержнем. Она долгое время работала главным врачом больницы (сейчас заведует отделением кардиологии). Лечила, бегала, распоряжалась. Без стержня в таком деле невозможно.