Онлайн книга «Взрывай! Спец по диверсиям»
|
Старушка открыла дверь в комнату. Саша пригнул голову перед низкой притолокой и все равно приложился макушкой. С улицы, с морозца показалось – в комнате тепло, даже жарко. – Ты раздевайся, мил человек. Саша снял телогрейку. – Проходи, садись. Саша уселся на скамейку у окна. Комната едва-едва освещалась светом горящих поленьев в печи, просачивающимся из-за неплотно прикрытой печной дверцы. – Кушать хочешь? – Не откажусь. Саше было неудобно просить еду, но есть хотелось сильно. Банку консервов на двоих он съел еще утром, почитай – сутки минули. Он поставил автомат на предохранитель, рукавом обтер запотевшую с мороза оружейную сталь и положил автомат на лавку, поближе к себе. Старушка принесла чугунок, поставила на стол. – Чем богаты, не взыщи. В чугунке оказалась едва теплая вареная картошка. Саша и ей был рад, в три минуты съел пять крупных картофелин. Селедочки бы к ней! – Чаю хочешь? – Хочу. – Только у меня заварка из сушеной моркови. Чай был красноватого цвета, непривычного вкуса, зато горячий. Саша прихлебывал его из большой кружки, обжигаясь и дуя на поверхность. Зато быстро согрелся. – Спасибо! – Он отставил кружку в сторону. – Как вас звать? – Раньше Пелагеей Лукьяновной, а сейчас все больше старухой называют. – А что же вы не спрашиваете, как меня зовут? – Захочешь – сам назовешься. Ложись спать, поздно уже. Саше постелили на широкой деревянной кровати. – Дед мой раньше тут спал, – объяснила Пелагея Лукьяновна. – Перед самой войной помер. Одна я теперь. Саша разделся, сунул под кровать автомат, а под подушку – пистолет. И едва улегся под одеяло, как мгновенно уснул. Во сне метался по горящей мельнице, ища спасения. Проснулся поздно, за полдень. Едва слышно возилась в соседней комнате старушка. Шлепая по доскам пола босыми ногами, Саша вышел к ней. – Доброе утро, Пелагея Лукьяновна! – Здоров же ты спать, парень! Вечер уже скоро. – Как вечер? – Так через час солнышко сядет, весь день и прошел. Саша едва не чертыхнулся, но, заметив в углу иконы, сдержался. Один день из десяти пропал зря. Хотя не совсем – он выспался, впервые за много дней – в кровати и тепле. Отдохнул, чувствовал себя бодрым. Вот только в желудке сосало. – Оденься, охальник. Саша оделся. – Когда уйдешь? – Через девять дней. Старушка кивнула. И было непонятно – согласилась она или просто приняла к сведению. – Садись, ешь. Пелагея Лукьяновна выставила на стол сковородку с жареной на свиных шкварках картошкой. А к картошке – соленые огурчики и квашеная капуста. М-м-м! У Саши чуть слюни не потекли. Давно он такого не ел! Из-за стола поднялся с ощущением сытости. – Ты вот что, милок. Ежели кто тебя увидит, говори – из Смоленска, племянник, мол. Документы-то хоть имеются? – Никаких. – Плохо. Полицаи либо немцы заграбастать могут. Тогда днем сиди в избе. – Хозяйка, мне бы лопату небольшую. – Есть такая. Наши при отступлении бросили или потеряли. Я подобрала – чего добру пропадать? Пелагея Лукьяновна вышла и вскоре вернулась с саперной лопаткой, да еще в чехле – брезентовом, солдатском. – Вернешь потом. – Непременно. – Рыть-то чего собрался? – Сказать не могу, а врать не хочу. – Как знаешь. До сумерек Саша расспрашивал хозяйку – много ли немцев в селе, какие порядки и что народ делает. Пелагея Лукьяновна отвечала степенно, с деталями. Несмотря на возраст, она не утратила памяти и живости ума, чем часто грешат старики. Да и поговорить хотелось, поскольку жила одна. Заговорили о полицаях. – Как немцы пришли да порядок свой устанавливать стали, много гнилья и накипи появилось. Бесчинствуют, у людей вещички, что поценнее, отбирают, девок сильничают. Особенно один из пришлых лютует, шрам у него на лице – по лбу идет и по левой щеке. Народ ему кличку дал, как псу цепному – Резаный. Ой, сколько народу этот душегуб извел! Семью еврейскую самолично расстрелял за околицей, семью комиссара немцам выдал. Сам в их доме сейчас проживает. Что ни день – пьянки-гулянки. И никакой управы на него нет. – Найдется. А где он живет? – Шестой дом от меня, по правую руку. – А комендантский час в селе есть? – Что? А, слыхала. После шести вечера никому на улицу выходить нельзя, за ослушание – расстрел. У немцев вообще один вид наказания. – Я сейчас уйду, вернусь завтра поздно вечером. – Я дверь запирать не буду. Саша из сеней забрался на чердак, оставил там автомат, «сидор» и ремень с кобурой. Пистолет сунул в карман брюк, а нож в чехле – во внутренний карман телогрейки. Долго вертел саперную лопатку, думал – куда ее прибрать, чтобы не была видна. Потом сунул черенком за пояс. Надел телогрейку, застегнул. Непорядок – на голове нет ничего, не наденет же он пилотку. – Пелагея Лукьяновна, у вас шапки не найдется? – Заячья, дедова еще. Хозяйка достала из сундука провонявшую нафталином изрядно потертую шапку. Саша надел ее и чихнул – запах был прямо убийственно сильным. Но в пожелтевшем зеркале он выглядел деревенским парнем. Лицо похудевшее, бородой обросло. Давненько он не видел своего отражения. На вид – старше стал, лет на пять. Ну, пора идти. На улицу выходить не хотелось – расслабился за сутки. Александр взялся за дверную ручку и вдруг вспомнил: – А мешка небольшого у вас не найдется? – Есть – плотный, крапивный. – Можно взять? Хозяйка пошарила в сенях и протянула ему мешок. Ого, да сюда центнер войдет! – А поменьше? Нашелся мешок поменьше – в самый раз. – Вот спасибо, выручили. Саша сунул мешок в левый карман телогрейки и шагнул за порог. Хозяйка перекрестила его вслед. Сразу по огородам Александр направился к околице. Присел за плетнем, осмотрелся, прислушался. Тишина. Он направился к лесу. Ветер, задувая под телогрейку, холодил шею и руки. Вдоль опушки Саша отшагал часа два. Вроде где-то здесь. Ночью, в темноте, искать бессмысленно, надо выждать утра и найти свои зарубки на деревьях. Он оставлял их ножом, как будто знал, что вернется. |