Книга Тайна семьи Вейн. Второй выстрел, страница 88 – Энтони Беркли

Он испустил дрожащий смешок.

– Силы небесные, Сильвия, зачем ты ушла со сцены? Клянусь, не знай я тебя, так и сам бы поверил, что ты это все всерьез. Ух! Да, задела за живое, старушка!

Де Равель вытер лоб платком. Руки у него по-прежнему дрожали.

Нет, ну вы верите? Тупица упорно отказывался слышать правду, когда ему кричали о ней прямо в уши! Неслыханная любовь к жене!

Бедная маленькая Эльза Верити! Она отважно пыталась улыбнуться, однако на лице ее застыл ужас разочарования. Мы с Этель переглянулись. Она кивнула и улыбнулась. Я понял. Цель ее была победоносно достигнута – а Поль де Равель так и не прозрел. Одного взгляда на Эльзу, на то, как несчастная малютка мучительно старалась не смотреть на Эрика, было достаточно, чтобы убедиться: ни о какой помолвке и речи идти не может.

Сердце (используя поэтическую метафору) пело в моей груди.

Дальше рассказывать не о чем. После того, как де Равель в очередной раз продемонстрировал свою непрошибаемую тупость, все происходящее мгновенно превратилось в фарс. Сцена объяснения ревнивого мужа между ним и Эриком стала, без сомнения, венцом комедийного духа. Лично я считал ее скорее венцом трагической иронии, но все это было уже совершенно не важно.

Оставалось разыграть еще одну, заключительную, сцену.

Едва комическая сценка с ревнивым мужем закончилась и началась общая беседа (возможно, отчасти сумбурная), мисс Верити поднялась на ноги. Я, стоявший на всякий случай рядом, заметил, что она покачнулась, и поспешил предложить руку. Эльза отказалась со слабой улыбкой.

– Тетя Этель, у меня что-то разболелась голова, – еле слышно сказала она. – Пожалуй, пойду полежу до ленча.

– Голова разболелась? – тут же встрял Эрик, уже совершенно воспрянувший духом. – Вот досада! Лучшее средство от головной боли – купание. Давай-ка, переоденься и поплаваем малость перед ленчем. Как раз времени хватит.

Я ждал coup de grace [5] . И дождался.

– Благодарю вас, – ответила крошка с жалобным достоинством. – Я лучше полежу.

И вышла из комнаты.

Эрик, само собой, увязался за ней, но меня это уже не волновало. Чары спали.

Была половина первого. Гости могли прибыть в любой миг, и у Этель хватило времени лишь радостно улыбнуться и кивнуть мне, прежде чем унестись навстречу долгу хорошей хозяйки. С тайной иронической улыбкой я наблюдал, как де Равель обнял жену за талию и увлек в сад – без сомнения, чтобы поздравить с великолепной игрой.

И тут я вдруг обнаружил, что Джон тоже куда-то пропал. Мы с Арморель остались в комнате наедине.

Почему внутри у меня вдруг все так и оборвалось, а во рту пересохло? Поистине, странно.

Однако, к моему облегчению, Арморель и не думала упоминать нашу недавнюю прогулку. Вытащив из серебряной шкатулки Джона сигарету, она с типичным для нее отсутствием грации бросилась в кресло.

– Уф! – выдохнула она.

Глупо было бы притворяться, будто я не понимаю, что она имеет в виду.

– Именно, – согласился я.

– А Поль-то! – Арморель изобразила рукой вопиюще вульгарный жест. – Бедняга как будто понимает, что благословенно неведение, и упорно отказывается проявлять мудрость.

– Исчерпывающе подмечено, Арморель, – не без удивления отозвался я.

– О, я не всегда такая дурочка, какой вы меня считаете, Пинки, – небрежно промолвила Арморель.

– Что ж, во всяком случае, унижение Эрика, надо полагать, окончено, – сказал я, вновь выводя разговор в безопасное русло. – По крайней мере, на сегодня.

– Я бы не поручилась, – засмеялась она. – Ему еще предстоит встреча с Хелен Фитцуильям.

– Хелен Фитцуильям?.. А, да, конечно, Хелен Эш. Но почему бы ему бояться встречи с ней?

Арморель лишь улыбнулась и покачала головой. Я осторожно попытался было ее расспросить (чтобы впоследствии не проявить бестактности), но она больше ничего не сказала.

Возникла неловкая пауза.

Я постепенно начал осознавать удивительнейший феномен: мне хотелось снова поцеловать Арморель! И в самом деле хотелось, да еще как! Я сам себя не понимал. Эта девушка ровным счетом ничего для меня не значила, я даже и жалел-то ее не так остро и сильно, как мисс Верити. Меня вовсе не огорчила бы (как я полагал) перспектива никогда более не увидеть ее. И все же мне отчаянно хотелось поцеловать Арморель Скотт-Дэвис! Необъяснимо! Как и вновь вернувшееся ко мне необычное ощущение внизу живота, и странная сухость во рту.

Я склонился над Арморель – без сомнений, слегка неловко, ибо я в этих делах новичок.

К моему удивлению, она резко осадила меня:

– Лапы прочь, Пинки!

– Прошу прощения? – переспросил я, отшатнувшись.

– Не думайте, что, если я позволила вам себя поцеловать, чтобы нам обоим отвлечься в не самые лучшие полчаса, у вас уже постоянное право выпаса.

Суть этой фразы настолько меня поразила, что я даже не обратил внимания на крайнюю вульгарность формы, в которую она была облечена.

– Нам обоим?

– Ну да. Вы ведь сохнете по Эльзе, верно? Вот я и решила: раз вам там ничего не светит, я могу хотя бы чуточку вас утешить.

– Право же, Арморель, – возмутился я, – надо ли мне понимать, что вы позволили мне… нет, попросили меня поцеловать вас лишь потому, что вообразили, будто я тем самым получу удовольствие от подмены?

– Понимайте, как хотите, Пинки, – парировала она с совершенно неуместной грубостью.

Боюсь, на миг я вышел из себя.

– Тогда очень удачно, что более от вас этого не потребуется. В будущем я, безусловно, предпочту воздерживаться от контактов с… э-э… с заместительницами.

Глупо, конечно, было воспринимать девицу настолько всерьез, чтобы пытаться уязвить ее при помощи ее же собственного нелепого предположения. Но, право, она сама напросилась.

Арморель смотрела на меня во все глаза.

– Бедный глупыш, да разве вы не видите… Ладно, не важно.

Я хотел спросить, что означает столь странное и даже оскорбительное обращение, но в эту минуту появился Джон с гостями.

Мне редко выпадает случай общаться с писателями, а потому было крайне интересно познакомиться с ними. Однако интерес очень быстро сменился разочарованием. Они оказались совершенно обычными людьми! Мортон Хэррогейт Брэдли, знаменитый автор детективных романов, был молод, высок и худощав. Меня очень скоро начала раздражать его томно-высокомерная манера держаться. Я со всех сил старался развлечь его беседой на тему, которая, как мне казалось, должна вызывать в нем интерес (об одном из самых трудно поддающихся истолкованию драматургах восемнадцатого века – я как раз недавно о нем прочел), но он, к вящей моей досаде, вдруг бросил меня на полуфразе и присоединился к Арморель. Вы только подумайте, к Арморель!