Книга Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви, страница 59 – Александр Юк

Оставался еще непонятный вопрос с Мамой-Олей. Радикалы настаивали, что с ней переговоры вести нельзя, как с нарушившей принципы порядочности и доверительности отношений. Другим казалось невозможным вот так враз перечеркнуть все прошлое, которое было связано с Мамой-Олей. Но последние, как показало тут же организованное голосование, оказались в абсолютном меньшинстве. Даже заявление Ольги Николаевны об уходе не смягчило позиции ребят.

– Олька, а ты почему не голосуешь? – заметила Гаврош молчаливо стоящую в стороне, не участвующую в общих разборках Олечку Бертеньеву. – Ты за бойкот Ольги Николаевны?

Та посмотрела на ребят блестящими, полными слез под бахромой густых длинных ресниц глазами:

– Оставьте Маму-Олю в покое. Она тут ни при чем.

– Что значит ни при чем? А кто при чем? – удивленно возмутилась Гаврош.

– Я… Во всем виновата я одна. Это я… по моей вине вызывали Максимку и Монмартика.

– Чушь! Я ей не верю, – Макс мотанул головой. – Шапокляк сказала, что Ольга Николаевна все ясно рассказала. Олька просто ее пожалела и теперь выгораживает. Как в «Чучеле». Насмотрелась.

– Я не видела никакого чучела. К несчастью, это правда.

– Шапокляк сказала: «Ольга», – поправил, вспоминая, Монмартик. – Это мы уже с тобой решили, что Ольга – Мама-Оля. Но если ты говоришь правду, тогда зачем ты это сделала? Я не понимаю.

– Я не знаю. Так получилось. Я вовсе не хотела.

Олькина круглолицесть вытянулась. Она еле удерживала себя, чтобы не разреветься.

– Меня Палыч застукал на перемене, когда я залезла на форум «Антишколы». У меня ж дома нет компьютера. Он донес Шапокляк, а дальше – Тамаре Карапетовне. Ну вот, та стала звонить маме – они ж подруги. Поймите, я не могу, как вы, послать их подальше. Карапетовна меня с пеленок знает. Я не могу наврать маме, если она напрямую спрашивает. Я вообще не умею врать.

– Женька, ты был прав: это точно тридцать седьмой год. С доносами и доносчицами, – вырвалось у Лошака.

– Нет. Я не хотела говорить, кто сделал сайт «Антишколы» и кто участвовал в форуме. Я сказала, что не знаю. А она спрашивает: а кто знает? Я сказала: может быть, Коган или Мартов. Ведь это правда. Клянусь, я больше ничего не говорила.

– И того достаточно, – сквозь зубы процедила Инга.

– Да не верю я ей все равно, – не мог прийти в себя Макс.

– Она, она, – вмешался Граф. – Она и нас с Дыней заложила, когда мы Лошака в бабскую раздевалку подбросили.

– А ты был готов, чтобы за вас Лошака из школы выперли? – уже переходя в истерику, срывающимся голосом прокричала Оля.

– Ну и сука же ты, Олька, – резанула Зинка без сантиментов.

Маше было гадко, и в то же время она испытывала жалость к Ольке. В памяти всплыли бутерброды с севрюгой, которые ей припомнила Карапетовна, и информированность директрисы о мельчайших классных подробностях уже не показалась Маше сверхъестественной.

– Что же ты пошла с нами. Иди, возвращайся в класс. Шапокляк тебя простит. Может, пятерочный аттестат тебе за это выпишут, – Гарик с откровенным презрением смотрел на одноклассницу. – Я не знаю, как остальные, но будь ты парнем, я б теперь тебе руки не подал. Так и знай. Можешь доложить об этом Карапетовне.

Оля ошарашенно подняла глаза на Гарика. На губах ее застыл немой крик. Но единственное, что она выдавила из себя, было, как мольба:

– Гарик… Ты, ты?.. Ты тоже? Ну, прости, Гарик…

Гарик повернулся спиной, не отвечая.

– Я бы после такого ушла из школы, – высказалась Гаврош.

– Значит, если б я ничего вам не рассказала, вы бы меня не отвергли? А отвернулись сейчас, потому что я созналась?

Инга покачала головой:

– Тебе пришлось выбирать: либо пожизненно носить позор внутри себя, либо позор прилюдный. Значит, в тебе еще что-то человеческое осталось, если набралась смелости выбрать второе. Но ты не оправдалась ни перед ребятами, ни перед Мамой-Олей. Если ребята объявят тебе бойкот, мне тебя жалко не будет.

– Я против бойкота. Мы на самом деле превратимся в таких же, как те из «Чучела». Просто теперь будем знать, что в нашем классе – стукачка. Лучше держать язык за зубами. А так, пусть каждый решает сам для себя, – остановил Женя.

– А я считаю, что сознаться в чем-то гадком гораздо труднее, чем эту гадость не сделать. Я не знаю, кто из нас на это был бы способен, – вдруг вступилась за Ольку Маша. – Теперь я тебе руку подам.

И она протянула ей ладонь. Но Оля, державшаяся из последних сил, не вынесла именно первого человеческого слова, отвернулась и разревелась.

– Ну что, народ. Пошли просить прощения у Мамы-Оли. Может, Карапетовна не успела еще подписать заявление.

И вслед за Ингой ребята поплелись назад к школе.

8 марта, четверг

– Гарик, я присяду к тебе на колени? – и Леночка, натянув потуже свою мини, выбрала среди плотно упакованных в «зрительном зале» ребят самый подходящий «аэродром» для посадки.

Монмартик, расположившийся на полу, упершись спиной Маше в ноги, вскинул лохматую, давно не стриженную голову и поймал ее точно такой же ничего не понимающий взгляд. Обомлевший от такого неожиданного Леночкиного решения Гарик выглядел, что могли подтвердить те, кто его в этот момент видел, и вовсе растерянно-глупо. Но как остолбенело на Леночку уставился Вадик, нельзя было сравнить ни с чем. Он уже вскочил, подставляя подруге свой стул:

– Вот, садись. Мне сейчас все равно выступать.

– Спасибо, не надо. Раньше мог побеспокоиться, – произнесла Леночка ледяным тоном, не оставляя Вадику шансов.

– Но вот же, место свободное.

– А мне отсюда виднее. Ты не возражаешь, Гарик? – она повернулась бочком и обняла его за шею.

– Я? Да нет… как я могу возражать… – он совсем растерялся. Вадик возвышался над ними как немой укор, пока Наташа с задних рядов не призвала:

– Вадик, на сцену…

Если празднование 23 февраля традиционно сводилось к неким банальным формальностям вроде торжественного вручения галстуков, которые ни один мальчишка все равно потом не надевал, то так же традиционно от ребят на 8-е Марта ожидался обязательный спектакль или капустник. Если б этого в какой-то раз не случилось, девчонки сочли бы себя уязвленными. «В прошлом годе» (как выражается Лошак) мальчишки разыгрывали спортивно-историческую трагикомедию «Отелло и Джульетта» совместного авторства Шекспира и Вадика. В отличие от оригиналов, в сильно осовремененном Вадиковом варианте «Монтекки все болели за «Спартак», за ЦСКА болели Капулетти», а сладко-шоколадный тренер сборной Отелло (Гарик) безрезультатно пытался примирить враждующие кланы. Маша видела лишь видеозапись спектакля, и «Оскара» за лучшую женскую роль она, безусловно, отдала бы Дику. Его Джульетта была очаровательна, хотя кормилица из Громилы тоже состоялась достаточно колоритная.