Онлайн книга «Арена XX»
|
«Мало ли кому что хотелось…» Ударился Мишаня оземь и обернулся товарищем Трауэром: – Сперва посмотрим, что у вас на антирелигиозном фронте делается. Чтоб пошлятина не получилась. Проходил, вижу: мой персонаж «Отче наш» шепчет. «Ты чего, молишься?» А он: «Заходите, заходите». Уговорил, речистый. – Очень будем рады вашим замечаниям, товарищ Трауэр. Артисты, конечно, волноваться будут, очень строго их не судите. Меня – по всей строгости. – Вы что же, контрреволюционный элемент, чтоб вас по всей строгости? (Я ей покажу… «сыну-у-у-лю».) Кто не баловался «представлением представления»? Все. От Шекспира до Хичкока. Экспозиция экспозиции, театр в театре. Особенно когда это «представление любительского представления». (А уж как советская «сарафанная самодеятельность» напрашивалась быть сыгранной! Отечественный кинематограф на этом душу отводил.) Ведущая – травести: фрак, цилиндр, густо набеленное лицо, колечки наведенных усиков. Свою речь сопровождает плавным движением рук, напоминающим не то игру на арфе в древнем Египте, не то прогноз погоды по центральному телевидению: Царь Никита жил когда-то… под таперскую дробь в виду огромной кровати под балдахином ходит часовой взад-вперед, проделывая с ружьем положенные экзерциции, — Праздно… движется пахарь, тяжело навалясь грудью на плуг, — весело… рыдающую бабу пытаются оторвать от его бездыханного тела — богато… Та же баба, крестясь, просит подаяние. Часовой вскидывает винтовку и стреляет в нее. Проносится хоругвь: «Кровавое воскресение» — И земля его цвела… — над телом женщины распустились красные цветы. Тут у Ведущей заело пластинку: «И от разных матерей прижил сорок дочерей… и от разных матерей прижил сорок дочерей…» – повторяет она. При этом всякий раз очередная фигура в ночной сорочке исчезает за пологом, а возвращается с куклой в руках. Полог распахивается. «Уф!» Царь Никита в изнеможении встает с перин. Перед ним нежно-розовый деревянный поросенок. Вбегают мамки, держа прижитых с ним кукол вверх ногами. Мамки закатывают глаза и тычут пальцами туда, где у одних лишь кукол ничего не бывает. Ведущая: Сорок девушек прелестных, Сорок ангелов небесных. – То-то и оно, что ангелов небесных, – шепчется народ. Существо в кудряшках со стрекозьими крылышками вдруг присело, подхватив юбку, а изо рта в ночной горшок забила струйка. Один посадский другому: Одного не доставало. Подбегает третий: Да чего же одного? Те пугаются: Так, безделка. Ничего. Царь с убитым видом подпирает кулаком голову. Поросенок валяется на полу. Как быть? Помоги мне Бог. Набольший Боярин объясняет кучке бояр: У царевен между ног… Бояре: Что такое? Набольший Боярин: Ничего. Ничего иль очень мало. Все равно не доставало. Все перешептываются, покатываются со смеху – мужики, бабы, фабричные. Как узнал о том народ, Всякий тут разинул рот, — и кто-то замечает: Но тихонько, а то ах!.. Просыпаюсь в Соловках… Живая картина: говорящего хватают и волокут. Пристав – важно и строго: Царь издал такой указ, — читает. Все с обнаженными головами опускаются на колени. Если кто-нибудь из вас!.. — подносит палец к губам: «Тсс!». То шутить я не привык. Бабам вырежу язык. А мужчинам нечто ху-у-же, Что порой бывает туже. Жены повскакивали с колен. Хватаются за голову. Без умолку что-то тараторят. Мужчины позатыкали себе уши. Ведущая, доверительно подмигивая вам, нам, им – всему свету по секрету: Жены, бедные, боялись, Чтоб мужья не проболтались Втайне думали мужья: Провинись жена моя… Под «Шествие сардара» Ипполитова-Иванова слуги под руки подводят к Царю Набольшего Боярина. Царь сидит, подперев голову обеими кулаками, но от этого мыслей в голове не прибавляется. Корона закатилась под стол, ею увенчан поросенок. Боярин бухается Царю в ноги: О премудрый государь, Расскажу, что было встарь. Баба ведьмою слыла. Что поволишь, все могла. Дело всякое поправит, А что надо, то и вставит. Вот ее бы разыскать… Царь как завизжит – коронованным поросенком: Так за ней сейчас послать! — да как вскочит, как затопает. Бояре попрятались, одни шапки выглядывают. Мамки своих кукол качают, чтоб угомонились, не орали. И уже скачут на палочках верхом царевы вестники, только морды у палочек не конские. Ведущая апарте, тыльной стороной кисти прикрыв краешек рта: Вот секретно, осторожно, По курьерской подорожной И во все концы земли Были посланы гонцы, Выползов несется вскачь, едва не сбил с курьих ножек избушку. Но Баба Яга хватает вздыбившегося «коня» под уздцы и мигом укрощает (Трауэр ни за что не признал бы в ней Саломею Семеновну). Обессиленный скачкой, Выползов стоит, качаясь, тонкая рябина. Баба Яга, склонив голову, подложила под щеку обе ладони: баиньки, сынуля… Нет! И на пальцах объясняет, почему он здесь. Соединил большие и указательные пальцы против причинного места и покачал головой. Баба Яга быстро все смекнула, начинает колдовать. Вбегает бес: чего надобно, жено? Распахивает черный плащ на красной мефистофельской подкладке. С лубочной непосредственностью Саломея Семеновна показывает на себе изъян в строении царевен. Бес разразился оперным смехом. (На память приходит такое, о чем лучше бы не помнить: прожектор выхватывает из мрака клык бороды. «Очень хорошо, товарищ Трауэр», – сказал ему тогда бес. Это было в актовом зале крещено-татарской школы… «Гражданин Трауэр, расскажите о ваших преступных связях с Троцким».) Бес исчезает и возвращается с полным ящичком. Полон грешными вещами, Всё отборные, с кудрями, — нахваливает он свой товар. Ведьма придирчиво перебирает: и на свет посмотрит, и понюхает. Даже вспотела. Ведущая обмахивает ее своим цилиндром, говоря: Ведьма все перебрала, Сорок лучших оточла, Их в салфетку завернула И на ключ в ларец замкнула, — и пригрозила гонцу пальцем. Тот послушно кивает, однако… Скачет-то он на коньке, которого и родной матери показать «соромно». Ну и… сами понимаете. Он и в замочную скважину глядит, и к уху приложит, и потрясет – ничего. Потянул носом, брови в приятном изумлении подпрыгнули. |