Книга Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев, страница 44 – Андрей Добров

Я молчал, обдумывая услышанное. Теллер, как мне показалось, был предельно откровенен. Это стоило ему немалых усилий.

– Хорошо, я понял вас, – сказал я. – Но у меня остался еще один вопрос. Говорил ли вам Красильников о существовании третьего хода?

– Нет, – ответил Теллер. – Никакого третьего хода не существует. Во всяком случае, Красильников об этом мне ничего не рассказывал.

– Но профессор Мураховский утверждал, что Красильников знал и третий ход. Он пользовался им и появлялся перед своими товарищами совершенно неожиданно. Он не ходил вместе с ними, но как-то появлялся в особняке.

– Вы считаете, что Борис Ильин ходит через этот самый третий подземный ход, неизвестный ни мне, ни вам? – спросил Теллер.

– Да.

– Если можно было бы найти сейчас Красильникова, мы могли бы вытрясти из этого мерзавца всю информацию, – задумчиво произнес Теллер.

– Я уже пытался. Во время встречи с Красильниковым позавчера. Но он не раскрыл мне этой тайны.

– Где он живет, чем занимается? – спросил Теллер.

– Не важно, – ответил я.

– Не хотите говорить? – спросил Теллер. – Почему?

– Это тоже не важно, – сказал я.

– Дело ваше. Что же теперь?

– Теперь надо все-таки попытаться найти Бориса. Я хочу задать ему несколько вопросов.

– Но где вы его найдете? – спросил охранник.

– Не знаю. – Я встал. – Послушайте, Теллер, все это дело представляется мне не только запутанным, но и совершенно бессмысленным, как я уже говорил. Если Пахомова, смотрителя вашего погреба, убил Борис, то зачем он держал тело в укрытии? Зачем он подбросил потом его в коридор? Каким образом Борис смог миновать собак в погребе и отрезать кусок окорока и колбасу, которую положил в мешок и сунул в руку мертвого Пахомова?

Теллер просто пожал плечами и не ответил ничего.

– Еще вопрос. Я могу понять содержание первой записки, найденной на теле сторожа. Я могу заставить себя признать, что это была месть вам и Елисееву со стороны Бориса за погибшую невесту. Но я совсем не понимаю содержания второй записки. В ней ничего не говорится про месть, а дается какое-то странное обещание забрать все. Что это значит, можете сказать мне, Федор Иванович?

– Пожалуй, что да, – задумчиво сказал Теллер. – Но не сейчас, мне нужно все хорошенько обдумать.

– Ладно, – махнул я рукой. – Думайте. Я тоже буду думать. Надеюсь, в следующий раз меня впустят сюда, даже если Елисеев останется в Санкт-Петербурге.

– Впустят, – сказал Теллер.

– Хорошо.

Я вышел из сигарного магазина и вернулся к воротам. Мне ужасно не хотелось верить Теллеру. Мне вовсе не хотелось входить в его обстоятельства, мне не хотелось признавать его человеком, признавать за ним право на человеческие ошибки. Но я понимал при этом, что делать из Теллера обыкновенного монстра, каких нам рисуют в дешевых бульварных романах различные безграмотные авторы, тоже неправильно. Если бы существовали абсолютные злодеи, как легка и понятна была бы наша жизнь! Вот – друг, вот – враг. Но человек – существо сложное. Каждый раз, когда мы видим в человеке злодея, мы забываем, что он все же человек и может объяснить свои дурные поступки. Да и мы сами можем объяснить его дурные поступки. И почувствовать, что и мы в подобных обстоятельствах могли бы поступить так же дурно и некрасиво.

Но не успел я выйти за ворота, как меня окликнули:

– Владимир Алексеевич, только не бейте, иначе я не скажу вам что-то, что может быть для вас полезным!

Я обернулся на голос и увидел, что из-за угла дома мне машет рукой не кто иной, как мерзавец Сергей Красильников.

– Вы! – закричал я и быстро пошел к нему, сжимая кулаки. Красильников начал пятиться, выходя на Тверскую, где прохожие, конечно, не дали бы мне в полной мере удовлетворить жгучее желание украсить его голову всевозможными синяками и шишками.

– Нет-нет, не убивайте меня пока что, Владимир Алексеевич, я вам еще пригожусь. Я и сам недавно узнал, что несчастный Паша Мураховский покончил с собой после моей невинной шутки!

– Хороша невинная шутка! – зарычал я. – Мало того, что вы довели профессора до самоубийства, вы еще и внушили ему мысль, будто это я сочинил всю историю и обвинил его в предательстве. Знаете ли вы, что Мураховский прислал мне письмо, в которым винил меня в своей смерти?

– Ах, как нехорошо получилось! – неискренне сказал Красильников. – Паша, конечно, заслуживал порки. Порки, но не смерти. Почему же он повесился? Ведь дело было прошлое.

– Вы ошибаетесь, – сказал я зло. – Мураховский до последних своих дней вел революционную работу и был связан с эмиграцией. Он даже получил приличную сумму денег от одного из коммерсантов, которую собирался перевести за границу, на нужды борьбы. Ваша заметка выставила его предателем в глазах единомышленников. Он не вынес этого позора, неужели вы не понимаете, Красильников?

Тот поднял ладонь.

– Пожалуйста, Владимир Алексеевич, я так давно поменял имя и так привык к новому, что когда вы называете меня Красильниковым, я просто не могу сообразить, к кому вы обращаетесь. Если вам несложно, называйте меня, пожалуйста, Карпом Семеновичем.

– Хорошо, Карп! – ответил я с сарказмом. – Теперь-то вы видите, что натворили. И я уверен, вы ожидали подобного результата.

– Нет! – возразил Карп Семенович. – Не ожидал! Я не думал, что дурак Мураховский до сих пор питает себя революционными иллюзиями. Ведь сам я давно от них отказался. Я думал, что он перерос юношеские романтические бредни и теперь живет здравой реальной жизнью. Но с другой стороны, Владимир Алексеевич, зря вы вините только меня в его смерти. Вы и сами виноваты. Невольно.

– Да как ты смеешь! – снова закричал я.

– Погодите, погодите, – сказал Уралов. – Если бы вы не пришли ко мне позавчера и не рассказали, что профессор Мураховский все еще существует на этом свете, я бы не стал публиковать той заметки. Ведь я почти забыл о нем! Кроме того, вы не совсем понимаете ту ситуацию, которая сложилась между мной и Мураховским пятнадцать лет назад. Моя ненависть к нему была вовсе небеспочвенная.

– Вы ревновали к Мураховскому из-за лидерства в революционной ячейке. И поэтому предали своих товарищей, рассказали все жандармам.

– Из-за лидерства в ячейке? – с удивлением спросил Красильников. – Какое, к черту, лидерство? Я ревновал не к ячейке. Я ревновал к девушке, к Насте Мышкиной, которая сначала была моей подругой, а потом ушла к Паше. Насколько я помню, потом он женился на ней, когда Настя забеременела, а Пашу отчислили из университета. Но это было потом, а тогда я, ревнуя, просто решил убрать его со сцены. И – вуаля – сдал Пашу с друзьями охранке. Изящно! Увы, только в замысле. Потому что это был порыв. Животный порыв, понимаете, Гиляровский, а не подготовленный план. Мне казалось, что я легко вытащил занозу наиболее простым и доступным способом. Но наши ужасные жандармы оказались слабаками. Они всех выпустили.