Книга И корабль тонет…, страница 65 – Владимир Гурвич

Шаповалов рассматривал сценариста так, словно бы видел его впервые. И что он за птица, самая обычная внешность. Разве только глаза какие-то странные, не поймешь, что за выражение в них. Он вдруг поймал себя на том, что не знает, как подступиться к теме. Да и саму тему он представляет весьма смутно. То ли хочет говорить о жизни, то ли хочет говорить о смерти, то ли еще о чем-то. Шаповалов всегда терпеть не мог неразбериху в мыслях, старался как можно скорей от нее избавиться, он любил ясность и определенность. Но сейчас, судя по всему, она прочно засела в его голове. Хотя чему удивляться, учитывая, в какую он попал ситуацию.

— Я так понимаю, вы хотите поговорить о сценарии, Георгий Артемьевич, — первым произнес Шаронов.

— О сценарии. Пожалуй, вы правы. Только о другом сценарии.

— О другом? — удивился Шаронов.

— А что тут странного, в мире может быть много сценариев, — пробормотал Шаповалов. — Наша жизнь, чем не сценарий. Как вы думаете, его кто-то пишет?

— Вы хотите это знать?

— А почему я должен не хотеть это знать. Я что не живу в этом мире. Еще как живу! А каждый день столько всего происходит. Даже странно, как это все вмещается в одни сутки.

— Время безмерно, оно способно вместить массу всего. Мы даже близко не представляем тот объем событий и информации…

— Об этом я догадываюсь. — перебил Шаронова Шаповалов. — Могу вам задать вопрос не по теме?

— Разумеется. Любой, в пределах разумного.

— В пределах разумного, — усмехнулся Шаповалов. — Знать бы, где и в чем эти пределы. Вы знаете?

— Пытаясь их понять.

Шаповалов кивнул головой.

— И правильно. Пределы разумного мне всегда казались очень ясными. Но любая ясность бывает до поры до времени. А дальше вдруг что-то происходит такое… — Шаповалов задумался. — Хочу спросить, почему вы все бросили?

— Вас действительно это интересует?

— Стал бы просто так спрашивать, делать мне больше нечего! Только не надо снова рассказывать про ваше путешествие в иной мир. Должны же быть причины в этом мире.

— Хорошо, постараюсь ответить, так, как вы хотите. С какого-то момента меня стало преследовать сильнейшее недовольство тем, что делал.

— Несмотря на успех и деньги?

— В том-то и дело. Я долго сам не мог в это поверить. Мои сценарии были нарасхват, за них предлагались очень солидные суммы. Меня ожидала перспектива стать богатым человеком. Не таким, как вы, но вполне обеспеченным.

— И вы отказались, как вы сказали, от такой перспективы.

— Как видите. Я долго сомневался, но зов становился все сильней. И я не мог ему противостоять.

— Но что же вас все-таки побудило так круто повернуть руль?

— Наверное, много всего.

— Терпеть не могу таких ответов.

— Хорошо, отвечу иначе. То, что я делал, вызывало во мне сильное разочарование. Меня заставляли угождать вкусам толпы. И чем больше заставляли, тем больше меня это мучило. Нарастало ощущение совершения предательства. Это чувство буквально изматывало меня. В какой-то момент я окончательно понял, что так жизнь не в состоянии.

— Неужто так было невмоготу?

— Когда это чувство тебя преследует постоянно, то рано или поздно над всем начинает преобладать одно желание: избавиться от него. А избавиться можно только одним способом — начать новую жизнь. И однажды я начал.

— И не жалко было положения, денег, что зарабатывали.

— Когда я стал завершать прежнюю жизнь, то мне иногда казалось, что я лечу в пропасть. Но прошло буквально неделю, и я уже ни о чем не жалел. В том числе и о деньгах.

— Не могу поверить, расстаться с бабой не проблема, уехать навсегда из страны, где родился, раз плюнуть. Но расстаться с возможностью зарабатывать хорошие деньги… — Шаповалов замолчал. — Такого представить не могу. Да лучше утопиться. Ничего так ненавижу, как бедность.

Шаронов пожал плечами.

— Не собираюсь вас ни в чем убеждать, я только отвечаю на ваши вопросы. Вы попросили мне рассказать, я рассказываю.

Шаповалов задумчиво посмотрел на Шаронова, затем слегка дотронулся до его плеча.

— Извините, может, вы и правы. Д а в общем не об этом хотел поговорить.

Теперь настал черед Шаронова внимательно взглянуть на своего собеседника.

— О чем же?

Шаповалов откинулся на спинку дивана.

— Не знаю.

— Извините, я вас не совсем понял.

— Знаю, что не поняли. Я и сам мало что понимаю. Только не уходите. Я сейчас попытаюсь что-нибудь сказать. Может быть, выпьем.

— Я почти не пью.

— Я знаю, но я прошу. Уважьте старика.

— Хорошо, — неожиданно легко согласился Шаронов.

Это обрадовало Шаповалова. Он резво встал, прошел к бару, налил две рюмочки коньяка.

— Выпьем за здоровье.

Шаронов снова удивленно посмотрел на него.

— Удивляет мой тост?

— Пожалуй.

— Я час назад чуть не умер.

— С вами было плохо?

— Когда бывает хорошо, не умирают, — усмехнулся Шаповалов.

— Но что случилось?

— Сердце.

— А врач?

— Причем тут врач, — резко оборвал Шаронова Шаповалов. — Вам ли не знать, сколько человеку отмерено, столько он и протянет. И никакой медицинский светила не поможет. Разве не так?

— В общем, так, — не очень уверенно согласился Шаронов. Он подумал о сыне.

— Хорошо, что мы хоть в чем-то отыскали согласие. Но я бы хотел все же понять… — Шаповалов замолчал, молчал и Шапронов. — Я бы хотел все же понять, во что вы верите? Вот я до последней минуты верил только в себя. И не верил ни в бога, ни в черта, ни в одно правительство. Я их всех воспринимал скорей как врагов. Они мне по-разному, но мешали делать то, чего я желал.

— Что же изменилось?

Шаповалов тяжело вздохнул.

— Самому интересно знать. Но что-то изменилось. Иначе бы вас не допытывал. Начинайте говорить. Терпеть не могу, когда резину тянут.

— Не буду, но все не так просто, есть вещи, которые не легко понять. Вернее, понять легко, но пользы от понимания чаще всего крайне мало.

— Что так? — удивился Шаповалов.

— Потому что это надо не только понять, но и принять.

— Хорошо, — не без раздражения пробормотал Шаповалов. — Я постараюсь. Только начинайте, черт возьми!

— Когда я ушел из мира, в котором жил, то оказался в полном вакууме. Мною владела сильная жажда, но я совершенно не представлял, чем ее утолить. Кидался в разные учения, которые случайно попадались мне. Но всякий раз возникло острое ощущение, что это все не то. Мною владело отчаяние, я не знал, что делать. От одного берега отплыл, а к другому не пристал. Я стал думать о самоубийстве, так как не видел света впереди туннеля.