Онлайн книга «Береговая стража»
|
— Я не передумал, сударыня. За него не поручусь. Значит ли это, что между вами и Румянцевым произошла ссора? В голосе Шапошникова не было ни малейшего сострадания — одно холодное любопытство. Видя, что Федька сидеть упорно не желает, он встал. — Это не ссора! Не спрашивайте, Христа ради! Это, это… — Сядьте, — строго сказал Шапошников. — Я все понял. Вашего ясна сокола ненадолго хватило. Он так устроен — истинная привязанность ему недоступна. — Как вы это могли знать? — Хм… Пока Шапошников собирался ответить, Федьку осенило: может, и привязанность к той девице у Саньки ненадолго? Мало ли, что собрался жениться? Однако его пылкая речь выдавала истинное чувство — таким своего избранника она еще не видела. — Другая? — неожиданно спросил Шапошников. — Да… И Федька наконец заревела. Шапошников не впервые видел женские слезы и знал, как с этой бедой управляться. Он обнял Федьку и пристроил ее голову на своем плече, он стал гладить девушку по спине, прекрасно понимая, что сейчас к ее отчаянию прибавится еще и нелепое чувство — жалость к самой себе. Но взрыв страстей не может быть длительным — на это он и рассчитывал. Наконец он услышал невнятные слова: — Ну чем, чем я перед ним провинилась? Что я делала не так?.. — Вы в Бога верите? — спросил Шапошников. — Да… — Когда родитель отнимает у дитяти игрушку, чтобы дать ему азбуку, стоит ли жалеть дитя? — Стоит! — воскликнула упрямая Федька. — Его нужно утешить и помочь ему собраться с силами. А если из жалости оставить игрушку — оно до двадцати лет будет ею забавляться… — Румянцев не игрушка! — Обычная девическая игрушка, друг мой, и поблагодарите Бога, что у вас ее более нет. Забрав это очаровательное создание, Бог даст вам кое-что получше. А будете хныкать — то и вымолите, пожалуй, обратно свою игрушку. Потратите на нее драгоценное время — и только. Недоверие к Богу — тяжкий грех. Я это на своей шкуре испытал. У меня Господь многое отнял — да потом многое дал. — И вы утратили ту, кого любили? — недоверчиво спросила Федька. — Ох, да как бы вам растолковать… Я в тот миг думал, будто утратил все. Вот как вы сейчас. И я был совершенно один. У вас подруги есть, должность в театре, у вас ремесло… Я один, и хуже того — на меня глядели с надеждой старые и больные люди, ждали от меня помощи, а я помочь не мог, я не знал, что завтра буду есть и найду ли кров, чтобы переночевать. К тому же вы приучены к труду и к скромной жизни, а я был избалованный барчук. — Зачем вы говорите это? Хотите показать, что моя утрата гроша ломаного не стоит? — возмутилась Федька. — Да разве вы когда любили? Разве готовы были всем жертвовать ради любимого существа? — Тогда мне казалось, что и любил, и готов… Да вы сядьте, — попросил Шапошников. — Сейчас найду платок. Федька все же села на вышитую плоскую подушечку, приняла платок, вытерла глаза, но высморкаться постеснялась. Немного придя в себя, она вспомнила о своем замысле. — Я твердо решилась, — сказала она. — Кто тот господин? Сможет ли он увезти меня из столицы? — Не брак вам нужен, — ответил на это Шапошников. — По крайней мере теперь. Но вы на верном пути, вы правильно поняли свою задачу. Вам нужно совершить нечто — такое, что поставило бы между вами и Румянцевым неодолимую преграду. Уехать в Америку, скажем… Федька ахнула — как он мог знать про Америку? — А брак — брак подождет. Есть много мужчин, более достойных, чем ваш фигурант. И в вашей жизни еще будет танец под снегопадом… — Вы видели? — Да — я как раз возвращался домой и стоял на крыльце, вы меня не заметили. А вы полагали всю жизнь вот этак с ним проплясать? — Да! — Хотя в вашем случае как раз это было бы возможно. Вы же оба — фигуранты, целый день плясали бы, взявшись за руки… — Мне только это и нужно для счастья… А он… — А он влюбился в прехорошенькую девочку — ведь так? Да не хнычьте! Он и должен был в нее влюбиться! Ему — двадцать, а ей, поди, шестнадцать? Не в эту — так в другую! Он долго был пришпилен к подолу той дансерки, как бишь ее… Ну вот и… — Нет! — от возмущения Федька даже вскочила. — Ну и норов, кто бы мог подумать. Давно вы его любите? — Давно… четыре года… — Я знаю способ, как быстро выбить из вашей головы сей вздор. Хотите рискнуть? — Да, — твердо сказала Федька. — Ох, как в этом мире все некстати случается… Ну что же — раздевайтесь и ложитесь. Не бойтесь — это поможет. Именно сейчас, сгоряча. Согласны? — Да! Если бы кто час назад сказал Федьке, что она полезет в кровать к Шапошникову, то был бы назван дуроломом пустоголовым. Сейчас же она соображала очень странно — словно угодила в мир, где обычная человеческая логика бессильна, недействительна, и нужно приспосабливаться к иной. Невозмутимый Шапошников, который всегда казался ей странноватым, как раз был жителем того мира — возможно, сильфом, который, пролетая над Парижем, присаживается отдохнуть на колокольне. — Но сперва мы должны поцеловаться. Я вам не противен? — спросил он. Федька сдвинула брови, ее дыхание отяжелело — но не от страсти, а от недовольства. Треклятый живописец произнес слова, которым тут было не место. Это когда мужчина зовет девицу замуж, то деликатно спрашивает, не противен ли он ей. — Нет, — сказала Федька. Тогда Шапошников взял ее за плечи, притянул к себе и поцеловал сперва в висок. Федька положила руки ему на грудь — ее вдруг обуяла неуверенность, и она хотела в любую минуту оттолкнуть живописца. Он, мужчина опытный, это понял и легонько похлопал ее по плечу — совсем по-приятельски, как Бориска Надеждин в пору их амурного баловства, когда уходил из ее комнаты. И это воспоминание было совершенно некстати! Федька осознала, что история с Бориской была ошибкой — вот за это Господь и наказал. Сейчас же ей грозила другая — а более всего опасна была сумятица и околесица в собственной голове. От смятения чувств Федька попыталась высвободиться, но Шапошников не пускал. — Пустите меня… На что вам такая уродина? — Вот это прелестно! — воскликнул Шапошников. — Для старого унылого бобыля вы, значит, уродина? А для молодого красивого вертопраха — нет? Вот образчик дамской логики! Его веселый голос словно делал знак: сударыня, со мной ты безопасна. — Я думала, он ко мне привык, — помолчав, призналась Федька; из объятия она, впрочем, больше не вырывалась. — Мужчины к этому не привыкают, разве что те, кому деваться некуда. Случается, что ради денег… |