Книга Бездна смотрит на тебя, страница 11 – Надежда Лиманская

«Скопившаяся в чашечке цветка, похожего на драгоценную сагадзуки, роса градом посыпалась мне на платье, рукав пропитался свежим ароматом. О, лилии! Две тысячи лет тому назад расцвели вы на равнинах Иудеи, и попали на глаза Сыну Человеческому. Вы, лилии, ставшие вестью, несущей беспредельную истину, вы, лилии, что расцветаете в садах страны грядущего! Прошу вас: отделите половину чистого аромата, что несёте с собой, и отдайте мне!»

— «Бумажки», в порядке, начальник? — глумился Вадим, оставаясь с сыном в машине.

Саломея стояла на ступеньках здания с табличкой Архивный отдел Кемеровского Окружного Управления МВД.

— Ну, ни пуха тебе, Холмс! — Вадик с сыном послали ей воздушный поцелуй.

— А вы, мальчики, в библиотеку, как обещали!

Россия. Кемеровская область. 1953 год.

— Вот я давно за тобой наблюдаю! — обращая к Захару обветренное красное лицо, одновременно закручивая махорку, говорит Семён Демеев, — чудной ты мужик! Вроде приличный, а что-то в тебе есть, — прикуривает, — вроде интеллигентный, а загривок, как у ежа! Колом стоит! Сидел что — ли? Хоть интеллигент, но не из политических будешь!

Захар тоже закурил, покосился.

— Глазастенький?!

— Може другим и не видать, а я всё примечаю! Сельский я! Бывший кулак! — Опустил голову. — Кулак! Пахал с утра до вечера, да, немного разбогател, и что?

Повернул лицо: — Имя твоё называют «Михаил», а ты не сразу отзываешься! Есть такое? — Сам себе. — Есть! Потом фамилия?

— Что фамилия?

— Гулькин! — хрипло заржал. — Других-то документиков с приличной фамилией не раздобыл?! — Захар схватил его одной рукой за куцый, засаленный воротник телогрейки. Любопытный захрипел. Ноги в тяжёлых серых валенках задёргались.

— Пу-усс-ти-и!

— Ещё вякнешь, — убью! — вынул нож. — Наконец, увидел смертельный испуг в глазах, — оставил в покое мужика.

— Ты чё, Мих…, или как там тебя? Я ж, слышь? — схватился за ватник у шеи. — Вижу, промышляешь, а утром, — как ни в чём не бывало!

— Глазастенький, значит? — повторил Захар.

— Да не глупее некоторых!

— Горе от ума! — Захар сплюнул.

— Вот я и говорю. Образованный ты, сразу видно! Голова, значит, варит, дай бог! А в этом деле… — Тот зыркнул, прищурился:

— В каком? «Таком»? Не понял!

— Ладно, Ваньку валять! — дёрнул шеей Степан. — С тобой хочу, в долю! Или как там у вас, — уголов…, — не договорил. С опаской взглянул Захару в лицо.

— Со мной, говоришь? Это куда, со мной?

— Да хоть куда, надоело всё! Ни заработать, не пожрать, без денег-то! Забыли о нас. Было-то сколько? Пятьсот человек! А теперь? Двести! И те, кто, чем промышляет! Ты, я вижу, парень битый, закалённый! Ну, вот, короче, я тебе все карты открыл. Здесь я — Иван Ситников. Настоящее имя — Семён Демеев! — Протянул руку.

Захар медлил. Быстро сообразил. С напарником — то, легче придётся. Пристально взглянул в глаза собеседнику. Тот не отвёл глаз. Пожали друг другу руки.

— Кулак, говоришь? — пыхнул самокруткой.

— Ну, это по старым документам. По новым — рабочий стройколонны.

Захар тяжело вздохнул. Достал из внутреннего кармана пачку Казбека. Протянул. Услышанный рассказ о побеге, скитаниях, поразил бывшего кулака, он восхищённо смотрел на Захара, — не ошибся, значит!

— …Строительство вокруг! А что? Затеряюсь, думаю, отсижусь, — продолжал тот, — обложили, гады! Работать не люблю, но в лагере кое-чему научился. И документы достал… Одного, больно шустрого, прямо на вокзале. Только что явился сюда, в Сибирь, готовый к «трудовому подвигу», романтически настроенный. Ну, в общем…, — не договорил, нарисовал воздушный крест.

— Мда! — крякнул Семён, с удовольствием разглядывая папиросу «Казбек». — Рисковый ты! Не всяк на тако пойдёт, — забоится! Ведь узнать могут!

— Воды много утекло! Не узнают, если падла какая — нибудь…, — выразительно посмотрел на Семёна. Того передёрнуло, словно в ознобе.

— Для начала, думаю, надо податься в город, на строительство комбината! — предложил Захар. — Публика культурнее, зажиточнее, да и стройки кругом…

— А документы? Откуда…?

— Выкрутимся! — сплюнул.

Стужа. В вёдрах с питьевой водой, — лёд. Пустые мешки, недавно набитые крупой, брошены в угол, затоптаны. Продовольственные полки пусты. Остатки строительного батальона, — два десятка человек, — кутаются во всё, что попадётся под руку. Брошенные во времянках, — многим некуда идти. Некоторые просто не поднимаются.

Голубоватая луна примёрзла к небу. Светло как днём. Унылый зимний пейзаж. Две фигуры бредут в направлении, известном лишь им одним. Под ногами битый морозом снег. Скрипит. Лучше не смотреть по сторонам. Один из них не поднимает головы. Боится. Его бросает в дрожь от одного, страшного, неведомого, — нависшей, ощетинившейся пасти, — бездны над головой. Рычит земля, рычит небо. Луна светит и светит. Чёрное слилось с белым. Беспредельно, бесконечно. Так, равнодушно, год приближается к своему концу.

Остаток зимы прошёл незаметно. Весна.

Они ехали откуда-то, с Запада страны, сюда. Заработать, жениться. Всю дорогу строили планы. Когда заснули, охмелев, Захар легко справился с ними, добродушными двумя мужиками.

Степан испугался не на шутку. Приятель, свернув им шеи, словно птенцам, деловито и быстро обшарил карманы. Ткнул одного и другого ногой.

— На! Вот, держи! — Бросил паспорт Степану. — Новые имена тебе! Хотел? Получи! Хорошо запомни! Глазастенький!

Затем содрал яловые сапоги с покойников, примерил.

Следом в Степана полетела пара почти новых сапог.

— Разношенные, на твою крестьянскую лапу в самый раз будут! В отделе кадров химкомбината никто не вглядывался в фотографии. Да и наяву ничем не отличались, — выглядели эти двое обычно, как все приезжие, не вызывая подозрений. Наступила осень.

— Ребята! Полундра! Наших бьют!

И Захар, и Степан ждали, будто чувствовали, ждали этого с первого дня пребывания на комбинате. Заварушка многое обещала. Ни всем. Только энергичным и «башковитым». И они успели. Затесавшись в ряды восставших, Захар быстро сообразил, куда нужно двинуть. Кассир и бухгалтер сидели в кабинете, ни о чём, не догадываясь, пересчитывали деньги. Лишь успели повернуть к ним головы. Последовал выстрел из обреза. В лицо молоденькой кассирши, затем — в голову полной нарядной дамы.

— Хорошо стреляешь! — крякнул бывший кулак.

— К сейфу, давай! Трепло!

Дверь тяжёлого стального сейфа, ещё недавно выкрашенная зелёным, полуоткрыта. В административном здании комбината тихо. Сентябрьский ещё тёплый ветер порывисто врывается в окна, тормоша волосы убитых женщин, лёгкий подол девушки — кассира, белый газовый шарфик той, что старше. Солнечные зайчики, пробежав по ярким кумачовым лужам ещё тёплой крови, пройдя сквозь распахнутые настежь кабинеты, гуляют в узких коридорах. Ни души.