Книга Любовь для начинающих пользователей, страница 57 – Катя Ткаченко

Ни фига не видно, луны нет, лишь высокие холодные точки звёзд.

Они где–то далеко–далеко, мне хочется свернуться клубочком, лечь на дно ямы и заплакать.

От собственной беспомощности и оттого, что я круглый идиот.

Жуки шевелятся в платке, и я думаю, как с ними поступить.

Съесть живыми или…

Тайцы в фильме жарили жуков на противне.

У меня нет противня, нет и спичек.

Только два живых жука в носовом платке.

И розовый Симбин рюкзачок.

Я кладу платок на землю и наступаю на него ногой, чтобы жуки не выбрались.

А потом лезу в рюкзачок.

Там пусто — бутерброды давно съедены, а бутылка с остатками воды покоится на дне ямы.

Впрочем, рюкзачок снабжён кармашком, таким маленьким, что вряд ли в нём уместилось бы что–либо существенное.

Я расстёгиваю кармашек, засовываю туда два пальца и нащупываю какой–то продолговатый предмет.

Ощупываю и понимаю, что это зажигалка.

Не знаю, откуда она взялась, — Симба не курит.

Хотя если она не курит сейчас, это не значит, что она вообще никогда не курила, а по большому–то счёту мне пофиг!

Я достаю зажигалку и чиркаю колесиком.

Появляется язычок пламени — зажигалка работает!

Мне хочется закричать «Вау!», но кто–то вдруг гулко ухает там, наверху, неподалёку от моей долбаной норы.

По спине пробегают мурашки.

Я отгоняю их, как надоедливых мух, поднимаю с земли платок и осторожно вынимаю одного жука, пытаясь действовать быстро, чтобы второй не убежал.

Можно подержать жука над язычком пламени, но в фильме говорили, что жуков надо готовить именно на противне.

Единственное, что способно заменить мне противень, — это кусочек коры, который валяется рядом с моей правой ногой.

Кора, конечно, рано или поздно загорится, но жук всё равно приготовится.

По крайней мере, я на это надеюсь.

Сумасшедший Майкл, поджаривающий жука.

Хороший жук — мёртвый жук!

Точнее, качественно прожаренный.

Барбекю из жука.

Только предварительно его требуется обездвижить.

А то он спрыгнет с кусочка коры, и у меня останется всего одно съедобное насекомое.

Им я точно не наемся!

Положим, я не наемся и двумя, но два — лучше, чем одно!

Обездвижить жука я могу единственным способом.

Нравится он мне или не нравится — иного варианта нет.

Я опять беру жука в рот и сжимаю челюсти.

Панцирь хрустит, жук дёргается и замирает.

Я кладу его на кусочек коры и подношу снизу зажигалку.

Видел бы кто–нибудь, чем я занят, — здорово бы повеселился.

А мне не до веселья, я пытаюсь поджарить жука, кора становится горячей, жук начинает трещать.

Вернее — потрескивать.

«Интересно, как называется этот жук?» — думаю я.

Или жужелица, или медведка, но для медведки он маловат, и у него не такие мощные передние лапки.

Значит, я готовлю себе ужин из жужелицы.

Жужелица потрескивает, я переворачиваю её с брюшка на спинку.

Чтобы подрумянить и с другой стороны.

Пламя мигает, видимо, сейчас погаснет.

На второго жука зажигалки уже не хватит.

Я с содроганием снимаю жука с горячего кусочка коры и кладу в рот.

Осталось самое простое — разжевать и проглотить, но я боюсь.

Снова кто–то гулко ухает там, наверху, неподалёку от моей норы.

Я начинаю жевать, панцирь горячий, я прокусываю его и чувствую, что у меня сводит челюсти — кора явно не противень, и жук не пропёкся.

Он невкусный.

Он совсем невкусный, он омерзительно горький, и мне хочется его выплюнуть.

Но я глотаю и быстро запиваю водой.

И понимаю, что второго жука есть не буду.

Хотя мне его в любом случае не съесть — эта тварь умудрилась выбраться из платка и свинтить.

Но я и так поужинал.

Пожевал корешок — будем считать, что это салат.

Слопал недожаренного жука — это второе.

И запил глотком воды.

Теперь мне остаётся одно: лечь спать, потому что буравить дырки в стенке я сейчас не способен: мне ничего не видно, кроме нескольких звёзд высоко–высоко в небе.

Да и те скорее угадываются.

В яме становится холодно, я сижу на дне и дрожу.

Сумасшедший Майкл, слопавший жука.

Жук оказался ядовитым, у Майкла окончательно съехала крыша.

Я брызжу жёлтой слюной, в голове у меня — жар.

И я начинаю рычать.

Рычать и царапать стенку ямы ногтями.

Хотя это не ногти.

Я царапаю стенку когтями, я пытаюсь пробуравить в ней множество дырок.

Проделать кучу выемок, выгрызть, выбраться.

Спать я всё равно не смогу, так что буду буравить стенки.

Где бессильны когти, — я помогаю себе бутылкой.

Затем пускаю в ход кусок коры, на котором жарил жука.

Наверху кто–то всё время гулко гукает, но я уже не боюсь, я в ярости, я сражаюсь с чёртовой ямой.

И потихоньку поднимаюсь наверх.

Когда начинает светать, край ямы уже близок.

Я хватаюсь за него, руки дрожат, если я сейчас не удержусь, то шмякнусь обратно на дно и точно сойду с ума.

А я не должен!

Я не должен сойти с ума!

Наконец я выталкиваю своё тело из ямы и утыкаюсь лицом в траву.

И ползу, как гигантский земляной червь — если бы мы с ним встретились, неизвестно, кто бы кого съел!

Я отползаю от ямы, переворачиваюсь на спину и гляжу в небо.

Совсем рядом — вершина, за которой угадывается восходящее солнце.

Я лежу и чувствую, что по моим щекам текут слёзы.

А потом закрываю глаза и решаю просто так полежать.

Немного, с полчаса, не больше.

Ведь мне ещё возвращаться в город, но пока на это нет сил.

Сумасшедший Майкл хочет спать.

Папенька хитро улыбается мне и внезапно признаётся, что он этого не ожидал.

— Чего — этого? — пытаюсь спросить у него, но не слышу звука собственного голоса.