Книга Опасные гастроли, страница 43 – Далия Трускиновская

Николенька покраснел, а Вася уверенно отвечал:

— Нет, мисс Бетти, мы никуда не убегали.

— Как же не убегали, когда в детской вас не было, а в кроватях у вас лежали чучела из тюфяков?

Вася засмущался.

— Вы боитесь Ермолая Андреевича? — спросила я. — Но я сама пойду к нему и все объясню. Он не будет долго сердиться.

— Нет, — буркнул Вася. — Нет, мисс Бетти. Мы не убегали.

— Вася, лгать нехорошо. Я увидела, что вас нет, и побежала за вами к цирку. Вы же думали, что ночью непременно цирк подожгут и уведут липпицианов. Я знаю, что вы туда вошли.

— Мисс Бетти, мы не убегали. Мы… мы играли тут, во дворе… в разбойников…

— В разбойников? — самое простое решение мне даже в голову не пришло. И когда же еще играть в эту игру, как не ночью, с уворованным на кухне ножом? Да еще во дворе, где можно прятаться во всяких закоулках?

— Да, мисс Бетти. Мы с Николенькой вышли и немного поиграли. А потом вернулись.

— А нож?

— Мисс Бетти, нож мы потеряли.

— Как это? Как можно потерять нож? — удивилась я.

— Очень трудно играть в разбойников, когда у одного — нож, а у другого — просто палка. Мы его куда-то положили в сарае, а потом уже не нашли. Только никому не говорите… Папенька прикажет нас высечь…

— А ты что скажешь? — спросила я младшего братца.

— Мы поиграли и вернулись! — отвечал он, глядя мне в лицо чистыми голубыми глазами.

Возможно, так оно и было.

Два ангелочка стояли передо мной, два невинных светловолосых ангелочка.

— Ну что же… Вы никому не сказывайте, что я приходила. Это важная тайна, — сказала я. — Сейчас я уйду… и, может быть, еще вернусь…

Эти дети своим признанием погубили меня. Теперь не у кого было спросить о темных цирковых тайнах и событиях той ночи. Но я не подала виду, перекрестила их и пошла прочь.

— Мисс Бетти! Мисс Бетти! — позвали меня два взволнованных голоска. Но я уже зашла за сарай, где они не могли меня видеть, прислонилась к серой дощатой стене и кое-как справилась с подступившими слезами.

Может быть, если бы я им все рассказала, они бы признались. Да только как рассказать детям историю с навязанным мне любовником? Да им, скорее всего, и не в чем было признаваться. Они в воображении представили сарай цирковой конюшней и гоняли кухонным ножом придуманных злоумышленников, пока не потеряли нож…

И тут я услышала голоса.

Новые рижские дома вроде и построены все по чертежам столичных архитекторов, однако о дворах мало кто подумал, и домовладельцы заполняют их кто во что горазд. Один рассудил, что ему нужен длинный дровяной сарай, торцом примыкающий к дому, а у забора развел цветник, другой вздумал заменить сараем забор между своим и соседским двором, третий выстроил не сарай, а хоромы, и пускает туда ночевать пришлых людей, четвертый устроил курятник, дрова же хранит в сыром подвале и под лестницей, а пятый решил, что дрова — они и есть дрова, а не коронованные особы, и помещение для них может возвести пьяный однорукий плотник из кривых досок последнего разбора. Именно таков был наш сарай — держался чудом. Перекосило его так, что стены сделались ромбовидными, и я все ждала, пока с этого страхолюдного сооружения наконец съедет крыша.

Его задняя щелястая стена, разумеется, в целях похвальной экономии заменяла часть забора, потому я и услышала беседу, которую вели Вася с Николенькой и кто-то неизвестный, сидящий в норе за поленницей.

— Возьми, съешь, — сказал Вася. — Ничего, что помялось?

Если ему и ответили, то очень тихо или же бессловесно — кивком.

— Николка, дай бутылку, — продолжал Вася. — Держи… да не шарахайся!..

Мне стало любопытно — чем же они там занимаются. Найдя длинную щель, я заглянула в нее и ничего не увидела — вдоль стены тянулась поленница, которая, по моему разумению, уже была на три четверти разобрана. Дрова обыкновенно заготавливали осенью на всю зиму, и поленница выкладывалась в четыре-пять рядов, от земли почти до крыши и до самой двери, ведь в доме было по меньшей мере семь печек да еще кухонная.

Я стала искать место, где бы могла заглянуть в сарай, и услышала тихий вскрик.

— Потерпи, не маленький, — грубовато сказал Вася. — Нельзя же так… Тебе ведь уж полегчало! Право, полегчало!

— А как рука? — спросил Николенька. — Пошевели рукой… Шевелится! Ей-Богу, поднимается!

— Ну-ка, держись за меня, — приказал Вася. — Вот так, теперь пей.

Ему что-то ответили.

— Нет, — сказал Вася. — Нельзя. Вон когда наша Машка с лестницы скатилась, ее две недели в кровати продержали. А у нее всего-то шишка на затылке была, да еще локоть ободрала.

Я поняла, где находятся дети, и подошла поближе к тому месту, откуда звучали голоса. Это был угол сарая, куда Варвара Петровна распорядилась снести старую мебель, которую обещала одному небогатому семейству, но семейство меняло местожительство и никак не могло забрать эту благостыню.

В этом месте я обнаружила на уровне своих колен дырку в стене. Судя по цвету древесины, ее проделали недавно, а точнее — проковыряли. В этом месте стояла вонь, происхождение которой не вызывало сомнений.

— Ты ешь, ешь, — голос Васи был совсем взрослый. — Не будешь есть — не поправишься. А потом уж что-нибудь придумаем.

На сей раз я расслышала ответ — вернее, человеческий голос, но слов не разобрала.

— Ночью придем и поможем, — пообещал Вася. — Только сам не вставай. А то нога-то не слушается.

— Может, Федора Ивановича все-таки спросить? — подал голос Николенька. — Он Машку вылечил…

— Нельзя ж, тебе сказано! Ну как он в полицию донесет? — спросил Вася. — Вот только попробуй!..

Федором Ивановичем мы между собой звали господина Штейнерта, немецкое имя которого было Фридрих Иоганн Руперт. Он же знал по-русски шесть слов: «баба», «водка», «кровать», «ручка» и «честь имею». Врачом он, впрочем, был толковым — учился в Иене; потом, когда покойный государь Павел Петрович издал указ о запрещении молодым людям учиться за границей, вернулся в Ригу и сделался аптекарем; образование свое завершил наконец в Дерптском университете, а теперь не только имел хорошую врачебную практику, но и состоял в Рижском фармацевтическом обществе. Вместе с кем-то из своих приятелей-докторов по фамилии Гриндель он замыслил изготовить искусственную кровь, и если бы им это удалось, он мог рассчитывать и на славу, и на деньги. Но пока все опыты кончались неудачей.

— А я бы спросил. Может, мы что-то не так делам?

— Все так делаем! Машке же он велел лежать — сказал, само все заживет, если не двигаться.

— Так у Машки рука с ногой не отнимались.

— Ничего, рука вон уже совсем хорошо двигается, нога тоже не подгибается. Плохо, что голова болит и микстура не помогает. Да и маман, чего доброго, заметит, что мы ее микстуру таскаем. Ты молчи, молчи, не мучайся. Мы и так все понимаем.