Онлайн книга «Ермо»
|
Когда картина была вчерне сшита-склеена, Макалистер пригласил Джорджа вниз, на погляд. Полотно и впрямь заняло всю длинную стену против окон, выходивших на север («Идеальное освещение, сэр»), – огромная махина, которую невозможно было охватить одним взглядом. – Она на это и не рассчитана, – заметил англичанин. – Многофигурная фреска на холсте, состоящая из нескольких десятков эпизодов, которые соединены единым сюжетным замыслом. Ее нужно читать, как книгу. Реставраторы на подмостках работали, не обращая внимания на посторонних. – А этому длинному понравилась твоя задница, – вдруг проговорил молодой человек с серым лицом и серыми густыми волосами, собранными сзади в косичку. – Слышишь, чудовище? Девушка обернулась – движения ее, как и черты лица и очертания тела, были мягки, тягучи, словно топленая карамель. Она была в джинсах и длинном просторном балахоне, темно-каштановые волосы схвачены повязкой, закрывавшей высокий лоб. – Этому? Ермо улыбнулся. – На чудовище вы не похожи. Парень досадливо поморщился. – Извините, я не ожидал, что синьор Сансеверино понимает по-русски… – Меня зовут Джордж Ермо, Георгий Ермо-Николаев. Сансеверино – моя жена. Прикусив губу, девушка напряженно смотрела на старика, который с улыбкой перевел взгляд с нее на картину. – А где я могла слышать ваше имя? – наконец спросила она густым низким голосом. – Вы эмигрант, что ли? – Я родился в России. Но почему же – чудовище? Она усмехнулась. – Потому что Агнесса. Несса, Несси – вот вам и лохнесское чудовище. Так они и познакомились. Тем же вечером, когда реставраторы убрались из зала, он отправился в треугольную комнату – с фонариком, держась ближе к окнам, еще сочившимся послезакатным светом. В дальнем углу вдруг зашевелились козлы, упало пластмассовое ведерко, с сухим постукиваньем выкатившееся на середину зала. Вздернув брови, Джордж направил луч фонарика в угол. – Не бойтесь, – прогудела Агнесса, заслоняясь рукой от света, – это я. Извините. Даже при несильном свете фонаря было видно, что губа у нее распухла не от поцелуя. Она отвернулась, украдкой стирая ладонью со щеки грязную влажную дорожку. – Ну… – Джордж запнулся, покачал головой. – Я могу предложить вам горячую воду и полотенце. Вы голодны? Она резко мотнула головой: нет. – Можно, я возьму вас под руку? Пока она шумно плескалась в ванне, Джордж с интересом разглядывал комнату Лиз, в которой, оказывается, не бывал много лет. И когда она успела сменить здесь обстановку, обои, светильники? Все было не в ее вкусе: ломаный черный орнамент на белом фоне, нечеловеческая пластмассовая и металлическая мебель автомобильных форм, громадный проигрыватель, громадный телевизор, масса безделушек – терракота, фаянс, фарфор… В баре – множество бутылок: виски – а Лиз не жаловала виски – и польская кошерная водка. Похоже, убранство и напитки больше соответствовали вкусам Уве Хандельсманна, беломраморного красавца в брюках, обтягивающих пышную задницу. Джордж с шумом опустил крышку проигрывателя («Кто такой этот Элтон Джон, черт побери?»): поздно, все – поздно. Лиз заполучила свой остров, свой дом с запретной комнатой, куда будет стремиться всю оставшуюся жизнь и однажды найдет, повернет ручку, потянет дверь, выпуская птицу на волю – навсегда, и навсегда останется в той комнате, откуда не возвращаются… Сердце сжалось. – Я не нашла халат. Он обернулся. Агнесса стояла в дверном проеме – разумеется, ничуть не смущенная его взглядом: налитые плечи и грудь с острыми сосками, широкие, как у Парвати, бедра… Он молча кивнул на стенной шкаф, где помещался гардероб Лиз. – Ваша жена была маловатенька. Она умерла? Наконец она выбрала просторное ярко-лиловое кимоно с крупными бело-розовыми цветами. – Сойдет? – Так кто же вас прибил? – спросил он, когда они наконец устроились в маленькой уютной столовой и Агнесса жадно набросилась на еду. – Ваш друг? Она кивнула. – Ничего страшного – нервы. Он ужасно талантливый художник, ему просто не везет, да и кому сейчас в России нужны настоящие художники? Жулики в моде – хэппенинги, акции и прочая дребедень. Я попрошу, чтобы он показал вам свои работы… он и здесь пишет свое, урывая время от халтуры… – Халтура – реставрация? – Ну, Игорю не очень по душе религиозная живопись, только и всего, а здесь, на Западе, приходится заниматься главным образом ею. Он считает, что религиозная живопись – это жульничество. Настоящая религиозность, какая была у иконописцев и Джотто или даже у Рафаэля, – это уже консервы, а все, что делалось позднее, – халтура. Иванов, Ге, Нестеров – все это так безжизненно, скованно, холодно, то есть – никак. Бескровно. А вот саврасовские «Грачи» аж поют о красоте Божьего мира и всякой твари. И почему считается, что религиозная живопись – это религиозный сюжет? Ермо постарался скрыть улыбку. – Так считают не все, – возразил он. – Когда Жан Кокто в письме к Маритену выразил готовность целиком посвятить себя и свое искусство Господу, Маритен ответил, что Богу не нужно религиозного искусства, а если чего и нужно, так это искусства со всеми его зубами. Она тряхнула блестящими каштановыми волосами и легко рассмеялась. – Хорошо сказано! Кокто – это который педик? Любовник Жана Марэ? – Он написал несколько превосходных вещиц… Она залпом выпила вино и посмотрела на Ермо, облизывая пальцы. Bonne sauvage. – Спасибо. Оказывается, я проголодалась. – Если хотите, можете воспользоваться спальней жены. – А удобно? Он от души рассмеялся. – Удобно, Агнесса. На следующий день она сама отыскала дорогу в кабинет Джорджа, где он, с запахом кофе на столике и запахом сигары в пепельнице, подремывал после приема лекарств: ноги опять болели каждый день, колени распухли. – Я не помешаю? Робкая девушка, переминающаяся с ноги на ногу в дверях. Такую роль очень любят недорогие проститутки, играющие вчерашних школьниц и пытающиеся на этом заработать «чуток сверх таксы». – Ух ты, да у вас тут целая галерея! Помните, я вчера говорила, что Игорь может показать свои работы? Согласны? – Сейчас? – Он поднял брови. – Через час, если не возражаете. Ничего? – Если вы не против… «Они попытаются всучить мне какую-нибудь мазню, – скучливо подумал Джордж, провожая Агнессу взглядом из-под полуопущенных век. – Надо предупредить Фрэнка, чтобы приготовил наличные… долларов двести-триста, наверное, будет довольно…» |