Книга Собачий вальс, страница 26 – Юлия Александрова

Оленька недовольно заворочалась и надула губки.

— Разве это смешно, маменька? Разве умирать весело?

— Не знаю, моя милая, — продолжая улыбаться, ответила Катерина Ивановна, — я пока что ни разу не умирала.

Потом она на мгновение задумалась и посерьёзнела. Синие прожилки на висках напряглись и потемнели.

— Наверное, умирать весело только тогда, когда на всём белом свете больше некому о тебе плакать.

Кресло качалось взад-вперёд, тихо шурша полозьями по паркету. Всё хорошо, всё будет хорошо. Ольга Александровна совсем не думала о смерти Натальи Николаевны как о смерти дочери. Не видела она странной насмешки и несправедливости в том, что пережила её, как будто ушла из жизни не дочь, а соседка по квартире. Умерла старая женщина с лишним весом, одышкой, слабым сердцем и невралгией. Ну и что? Тысячи людей умирают каждый день. Да, молодая, всего-то шестьдесят два, но, как говорят, Пути Господни неисповедимы. Прожила не самую долгую скучную жизнь, полную жалоб и обид. Родила двоих сыновей, которые не бросили и не забыли. Что могла, то испытала и сделала. Не о чем жалеть.

Ольга Александровна неспешно встала, пододвинула кресло-качалку к окну, с особенной тщательностью оделась и подошла к телефонному аппарату, мирно дремавшему у стены в их длинной узкой прихожей. Она сняла трубку и, аккуратно вращая диск, набрала нужный номер. Память не подвела — она помнила телефон внука наизусть.

— Лёшенька, мама умерла. Сегодня, только что, полчаса назад. И знаешь, тихо-тихо так, у себя в комнате на кровати, во сне. Как будто никому не хотела мешать. Я даже скорую не успела вызвать. Лёгкая смерть, дай Бог каждому… Приедешь? Ну хорошо, жду.

* * *

— Ой, Ольга Александровна, вы что, не спите? А мне сегодня ко второй паре. Вот видите, как удачно получилось. Я тут у вас быстренько и пыль успею протереть.

Хорошенькая длинноволосая девушка лет восемнадцати с ямочками на щеках и с ярко-жёлтой солнечной тряпкой в руке заглянула в спальню пожилой женщины. Та сидела в кресле, погружённая в свои мысли, но тут же встрепенулась и приветливо посмотрела на вошедшую.

— Заходи, заходи, Оленька. Ты же знаешь, я рано встаю.

Девушка радостно засмеялась и почесала подбородок тыльной стороной ладони.

— Так что же вы здесь сидите одна? Я тоже давно встала. Пришли бы на кухню чаю попить, позавтракали бы со мной.

Ольга Александровна кокетливо махнула рукой.

— Ну что я буду тебе мешать?

— Ой, да вы не мешаете совсем, ну вот нисколечко, — девушка принялась ловко орудовать тряпкой, осторожно приподнимая бутылочки и баночки на трюмо, и при этом без умолку щебетала.

— Я вам так благодарна, Ольга Александровна, вы не представляете. А вы говорите, что мешаете! Ну не смешно ли? И мама тоже очень вам благодарна, что вы меня пустили к себе жить. Снимать — дорого и далеко, Москва-то вон какая большая! А тут я с вами в самом центре и под присмотром. Мама тоже хочет как-нибудь приехать на денёк, поблагодарить лично — велела у вас спросить. Если вы разрешите, конечно. Мы вас не стесним нисколечко, вот увидите.

Ольга Александровна с удовольствием слушала щебетание девушки, не обращая особого внимания на смысл слов. Ей нравилось звучание молодого голоса, звонкого и мелодичного.

— Конечно, пусть приезжает. Как-нибудь… — снисходительно отвечала пожилая женщина, не отводя глаз от юной квартирантки. — Я её и не узнаю, наверное. Виделись в последний раз, когда ей было столько же, сколько тебе сейчас.

— Я же когда приехала, то очень испугалась сперва, — продолжала говорить девушка, не прекращая своего занятия. — У меня только бумажка была с адресом: ни телефона вашего, ничего. А вдруг, думаю, письмо не дошло? Вдруг, думаю, вы меня не пустите? Кто такая, скажете, знать ничего не знаю. А ещё эти волнения в городе были. Народу много, все куда-то бегут. Я ведь ваш дом еле нашла. На вокзале спросила у милиционера, он мне метро подсказал, но от метро-то идти надо. В какую сторону — непонятно…

Ольга Александровна не впервые слушала историю благодарной родственницы из Кирсанова, но рассказ девушки, с каждым разом обрастающий всё новыми подробностями, доставлял ей необычайное удовольствие.

— Я сначала в сторону Тверской пошла. Оказалось, не туда. А сумка тяжёлая, плечо мне оттянула так, что оно занемело даже. Я много вещей не хотела брать, да мама гостинцев напихала: огурцов там, сала, мёд положила. Приедешь, говорит, хоть не с пустыми руками.

— Мёд чудесный ты привезла, давно такого не пробовала, — промурлыкала Ольга Александровна, одобрительно кивая головой. — Отец у меня тоже пасеку держал, я помню.

Девушка тем временем переместилась к окну, смелым резким движением раздвинула занавески и принялась протирать подоконник, то и дело оглядываясь на Ольгу Александровну, словно ища у неё поддержки.

— Пыли-то пыли накопилось! — певучим голосом восклицала она, приходя в восторг от собственной нужности и незаменимости. — Ну ничего, я тут быстро наведу порядок, не беспокойтесь! Чуть-чуть полегче с занятиями станет, так сразу всё перемою, вот увидите.

Ольга Александровна опять кивнула.

— Наведи, Оленька, наведи. Давно пора этот старушечий дух отсюда вытрясти.

Юная родственница залилась искренним смехом, как будто колокольчик зазвенел.

— Ой, ну какая вы старуха, Ольга Александровна! Я ведь когда приехала, а у вас такое горе, такое горе… И представить страшно! Я маме как рассказала потом по телефону, так она даже поверить не могла. Всё спрашивала, как там Ольга Александровна, наверное, говорит, убита совсем. Это ж страшно-то как, дочь свою хоронить! А я ей говорю, что нет, Ольга Александровна держится молодцом, даже не плачет. Вот как-то сразу понятно было, что вы просто виду не показываете, а сами страдаете. Я бы, наверное, изревелась вся, а вы — ни одной слезинки не проронили. Такая спокойная, сдержанная. Это ж как тяжело-то в себе всё держать!

Ольга Александровна ничего не ответила, только с ласковой укоризной посмотрела на девушку, и, оперев локоть о подлокотник кресла, прикрыла рот ладонью.

— Ой, не буду, не буду, — заторопилась та, вспыхнув от смущения, — чего это я? Заставила вас опять горе ваше вспомнить. И тряпка грязная уже совсем, пойду сполосну.

Девушка проворно выскочила из комнаты и застучала пятками вдоль по коридору. Ольга Александровна отняла руку от лица, на котором сияла тихая, безмятежная улыбка. Пожилая женщина счастливо улыбалась этому новому, непривычному ей звуку, молодому и вселяющему надежду, совсем не похожему на усталое тяжёлое шарканье ног Натальи Николаевны.

— Письмо-то тогда так и не дошло же, помните? — громко затараторила Оленька на ходу, возвращаясь из ванной комнаты. — Никто меня не ждал совсем, да и не до меня вам было. Мне Алексей Михайлович тогда открыл. Я ему объясняю, объясняю, бумажку показываю, а он не понимает ничего. Кто, говорит, такая, ничего не понимаю!