Книга Ахульго, страница 118 – Шапи Казиев

Ефимке доверялось выдувать остатки пороха из узкого запального канала, подавать пыжи и смазывать деревянные оси лафетов маслом, чтобы не ломались. А в перерывах, когда орудия раскалялись, Ефимка охлаждал их смоченным в воде банником. Пар, который при этом вырывался из дула, он считал своими выстрелами. Ефимка был всего лишь подручным, но если бы кого-то ранило или убило, вполне мог бы заменить любой номер в своем расчете.

– Ишь, как орудует! – подбадривали его артиллеристы.

– Справный канонир вырастет!

– Держись тогда, Шамилька!

Несколько батарейных залпов вынудили горцев отойти от своего края ущелья. Передовой отряд Граббе готов был спуститься в ущелье, но приказано было ждать проводника.

Наконец привели Аркадия.

– Ну, – сказал ему Пулло.

– Веди!

– Куда? – не понимал Аркадий.

– У тебя же кунаки в Буртунае, вот к ним и веди.

– Извольте мне не тыкать, – оскорбился Аркадия.

– Молчать! – заревел Пулло.

– Дорогу показывай!

Аркадий заглянул за край обрыва. Он ничего не узнавал. Тогда была зима, и ему казалось, что тут всего одна дорога, а теперь перед ним был крутой спуск, сплошь поросший лесом, и никаких дорог видно не было.

– Вперед! – подтолкнул его Пулло.

Аркадий начал спускаться наугад, но не удержался и покатился вниз. Когда он оказался на дне ущелья, над ним сверкнул кинжал. Аркадий закрыл глаза, прощаясь с жизнью, но вместе удара кинжала вдруг услышал:

– Салам алейкум!

Это был Айдемир.

– Ва алейкум салам, – ответил удивленный Аркадий.

– Ты?!

– Благодари Аллаха, что это я, – сказал Айдемир, оттаскивая покрытого ссадинами друга в безопасное место.

– Полежи тут пока.

– Я лучше с тобой, – сказал Аркадий, которому уже не хотелось возвращаться.

– Нельзя, – сказал Айдемир и подал кому-то условный сигнал свистом.

Из-за деревьев появилось несколько мюридов с ружьями.

– Идут, – сказал один из них, прицеливаясь куда-то вверх.

По крутым склонам, проламываясь сквозь заросли, спускались егеря. В ущелье завязалась жаркая перестрелка. Но Пулло было уже не остановить. Следом в ущелье ринулись колонны Галафеева и Лабинцева. Прокладывая себе дорогу штыками, войска переходили реку и взбирались на противоположный склон. Горцы отходили, скрываясь в оврагах, и снова нападали, но остановить лавину солдат не могли.

Увидев, что авангард уже поднимается на другой край ущелья и даже втаскивает на него пушки, Граббе, окруженный конвоем казаков, тоже решился перейти ущелье во главе трех батальонов.

Шамиль не считал позиции при Буртунае достаточно выгодными для серьезного сражения с противником, во много раз превосходившим его силами. Часть буртунайцев ушла, но большинство, несмотря на убеждения имама, не захотело покидать аул, и Шамиль был вынужден остаться с ними. А теперь, когда намерения Граббе стали ясны, нужно было выстоять, чтобы и остальные буртунайские семьи успели покинуть аул.

– Уходите! – кричал Сурхай, носившийся по улочкам аула.

– Не то и сами погибните, и аул не спасете!

Все пришло в движение только тогда, когда до аула долетели первые ядра и загорелись первые сакли. Вещи были давно собраны, и теперь их спешно грузили на арбы, ослов и лошадей. В ауле не было человека, который бы помнил, чтобы буртунайцам приходилось вот так покидать свой аул. Они не могли поверить, что это происходит, но все видели, как на аул падают снаряды и что к нему приближаются войска, едва сдерживаемые отрядами Сурхая и самими буртунайцами.

Сурхай дважды опрокидывал авангард Граббе, давая жителям аула возможность спастись. Ополченцы, направляемые Шамилем, нападали то слева, то справа, то выскакивали из оврагов ущелья, внося сумятицу в ряды атакующих.

Когда Шамилю сообщили, что милиция обошла Теренгул сверху и вот-вот нападет на уходящих из аула людей, он послал навстречу милиции кавалерию Али-бека, а затем двинулся и сам с сотней своих гвардейцев. Мюриды набросились на своих земляков орлиной стаей. Но и милиционеры были не робкого десятка, и их было больше.

Рубились отчаянно, и никто не хотел уступать. Султанбек, прикрывая Шамиля, который бился наравне с другими, отводил один удар за другим, валил с коней всадников, а когда его конь сам упал с простреленной головой, вскочил на другого коня позади милиционера, свернул ему шею и вновь вклинился в гущу схватки.

Так бы они и бились, если бы не люди из ближних сел. Они укрывались на хуторах, но, услышав шум битвы, явились на помощь соседям. Завидев толпу пеших и конных горцев, спешивших на выручку, милиционеры отступили.

Когда Граббе выбрался на другой берег, ему сообщили, что скоро подойдет еще одна колонна из Шуры – 3-й батальон Апшеронского полка, орудия и припасы. В ожидании подкрепления Граббе приказал войскам прекратить штурм Буртуная, предоставив его на время в распоряжение артиллерии. Генерал еще надеялся на капитуляцию противника, чтобы предъявить свой ультиматум.

Час проходил за часом, Буртунай превращался в развалины, но о пощаде никто не просил. Зато небо вдруг нахмурилось, и полил сильный дождь. Ливень обернулся шумными потоками, которые несли с гор на войска камни, грязь и обломки домов. Солдаты недовольно роптали, пряча свои трубки-носогрейки, и не столько опасаясь промокнуть сами, сколько беспокоясь о том, чтобы не промокла махорка в заплечных мешках.

Артиллерийский обстрел прекратился, потому что в ненастье нужно было действовать другими приемами. Но впопыхах канониры не взяли с собой всего, что полагалось, а главное – палительные свечи, которые не боялись дождя и использовались вместо фитилей.

Воспользовавшись заминкой, батальоны, не дожидаясь приказа, ринулись к аулу. Граббе видел, что их уже не остановить, и велел командирам вести войска на штурм. Ему и самому не хотелось проводить ночь под проливным дождем. Когда батальоны ворвались в Буртунай, он оказался пуст.

Граббе расположился в уцелевшей и очень уютной сакле на краю аула. От Попова, оставленного с двумя батальонами охранять лагерь, явился насквозь промокший вестовой с донесением, в котором полковник сообщал о прибытии в Гертму 3-го Апшеронского батальона под командой генерал-майора Пантелеева, и испрашивал дальнейших распоряжений командующего.

Распоряжения Граббе отложил до утра. Согревшись вместе с Милютиным и Васильчиковым чаем с ромом, Граббе велел сделать запись в журнал. Раздосадованный тем, что не удалось взять Шамиля, генерал не стал особенно изощряться в преувеличении своих подвигов и лишь слегка их приукрасил, почти по долгу службы: