Книга Веяние тихого ветра, страница 113 – Франсин Риверс

Проводились в эти дни и зрелища. Луди Мегаленсес, которые проходили в честь Цивилы, фригийской богини природы и супруги Аттиса, бога плодородия, плавно переходили в Луди Цералес, открывавшиеся в честь Цереры, богини земледелия. Во время Луди Флоралес Атрет убил своего сотого противника, и, как всегда, аморате выкрикивали его имя и забрасывали его цветами.

Бато налил вина в серебряный кубок. Атрет большую часть времени пребывал в подавленном настроении, и только шум арены заставлял его пульс биться чаще. Но потом горячая кровь вновь становилась холодной, как лед. В тишине лудуса сознание Атрета избавлялось от жажды крови, он становился мрачным и злым. В отличие от Келера, который упивался своим именем и положением, Атрет становился все более раздражительным. Есть люди, которых рабство тяготит в любом случае, в какой бы золотой клетке они ни сидели. К таким относился и Атрет.

— Серт приехал в Рим, чтобы посмотреть на твое сражение, — сказал Бато, передавая кубок Атрету.

Атрет откинулся назад, пытаясь расслабиться, но напряжение не проходило. Казалось, оно пропитывало все помещение.

— Кто это такой, что я должен о нем знать? — сухо спросил Атрет, попивая вино и сверкая горящими глазами. Фаланги его пальцев побелели.

— Очень богатый и могущественный ефесянин, который работает с гладиаторами. Он приехал специально, чтобы посмотреть на тебя, а терпение императора, кажется, подходит к концу. Если ты выживешь после зрелищ в течение этой недели, он может продать тебя Серту и с наслаждением смотреть, как ты отплываешь развлекать турок.

— А что, рабство в Ефесе лучше, чем в Риме? — саркастически спросил Атрет.

Бато налил себе вина. Он уважал Атрета. Несмотря на то, что теперь Атрет не выглядел таким неотесанным и приобрел лоск профессионального римского гладиатора, в нем по–прежнему билось сердце варвара.

— А это зависит от того, чего ты хочешь, — сказал Бато, — славы или свободы. — Он заметил, что Атрет стал слушать его очень внимательно. — В прошлом году, во время Луди Плебеи, Серт проводил схватки на выживание. Начали с двенадцати пар, а закончилось все схваткой трех гладиаторов друг против друга. — Бато попивал вино, а Атрет не отрывал от него глаз. — И тот единственный, кто выжил, получил свободу.

Атрет наклонился вперед.

— Все зависит от того, как ты поведешь себя на ближайших зрелищах. Веспасиан поручил проводить их Домициану.

Атрет понимал, чем ему грозит такая весть.

— И сколько человек выйдет против меня?

— Один. Пленник.

Удивившись, Атрет нахмурился.

— Пленник? Зачем мне такие поддавки? Я, наверное, и не успею показать никакой зрелищной схватки, и этому Серту будет не интересно?

Бато покачал головой.

— Ты недооцениваешь своего противника, — мрачно сказал он, зная гораздо больше, чем мог сейчас сказать Атрету. Домициан был ловким. И жестоким.

За все то время, что Атрет провел в Риме, он так и не понял остроты и изворотливости римского менталитета.

— Далеко не всегда тренировки, телесная сила и даже оружие дают человеку преимущество. Иногда победу человеку приносит то, как он думает. У каждого есть своя ахиллесова пята, Атрет.

— И какая же у меня?

Бато посмотрел на него поверх своего кубка, но не ответил. Он не мог ответить, не рискуя при этом своей жизнью. Если он подготовит Атрета к схватке в полной мере, Домициан обязательно узнает об этом.

Такая ситуация заставила Атрета начать серьезно думать о том, в чем его уязвимость.

— Ты помнишь того молодого римского аристократа, которого ты едва не искромсал в первые недели пребывания здесь? — сказал наконец Бато. Хотя, даже произнося эти слова, он рисковал. — Так вот, он не забыл того унижения, как не потерял и благосклонности со стороны Домициана. Вот они вдвоем и придумали весьма забавный способ уничтожить тебя.

— Забавный?

Хотя дружбы между гладиатором и ланистой возникнуть не могло, между ними установилось что–то вроде взаимного уважения. Атрет понимал, что Бато рассказал ему о предстоящих зрелищах все, что мог, и пытался теперь понять то, что тот не сказал.

— Не забывай, что самым большим достижением Домициана была его победоносная война с германцами, — сказал Бато.

Атрет сардонически засмеялся.

— Он может думать все, что угодно, но нас не победить. Сопротивление будет продолжаться, пока в живых остается хотя бы один германец.

— Один германец ничего не сделает, а тот союз, который был у вас между племенами, оказался непрочным, — многозначительно сказал Бато.

— Мы всегда были как братья в борьбе против общего врага и скоро снова наберемся сил. Моя мать пророчила, что ветер с севера разрушит Рим.

— Ветер, который в твоей жизни может так и не подуть, — сказал Бато. Он поставил кубок и наклонился к Атрету, упершись руками в стол. — Следующие несколько дней молись какому хочешь богу. И проси его о том, чтобы мудрости в тебе было побольше. Домициан очень хорошо изучил тебя, Атрет. И свобода для тебя может стоить гораздо дороже, чем ты можешь заплатить, — сказав это, Бато вышел.

* * *

Децим лег на диван и взял Фебу за руку. Он слушал, как Хадасса играла на своей маленькой арфе и пела о стадах на тысяче холмов, о пастыре, стерегущем своих овец, о море, небе и шуме ветра. Напряжение постепенно покидало Децима, и ему стало казаться, что он плывет по волнам. Он устал, — устал от жизненных трудностей, устал от боли, устал от своей болезни. Через несколько месяцев они с Фебой навсегда переедут в Ефес, и там, в его имении, проведут остаток своей жизни. Все имущество, которым он владел в Риме, перейдет к Марку. Децима беспокоила судьба Юлии, но тут уж он ничего не мог изменить. У нее есть муж, который позаботится о ней, она теперь сама хозяйка своей судьбы. Она уже давно была не в его власти.

Феба чувствовала настроение мужа и хотела избавить его от депресии. Красивая музыка в этот вечер, судя по всему, только еще глубже погружала его в невеселые мысли.

— Расскажи нам какую–нибудь историю, Хадасса, — сказала Феба.

Хадасса положила арфу себе на колени.

— Какую историю вы хотите услышать, моя госпожа?

Юлии нравились истории о битвах и любви, о Давиде и сильных воинах, о Самсоне и Далиде, Есфири и царе Артаксерксе.

— Расскажи нам о своем Боге, — сказала Феба.

Хадасса опустила голову. Она могла рассказать им о сотворении мира. Она могла рассказать им о Моисее и о том, как Бог трудился в нем, чтобы дать Своему народу закон и вывести их из Египта в обетованную землю.

Она могла рассказать им об Иисусе Навине и Халеве, а также о разрушении Иерихона. Подняв голову, она посмотрела на Децима. Увидев глубокие морщины на его лице, заметив, в каком подавленном настроении он находится, Хадасса почувствовала, как ее охватила волна сострадания.