Книга Опер Екатерины Великой. «Дело государственной важности», страница 12 – Юрий Корчевский

— Ежели срамота такая, чего же князь тысячу рублей золотом не пожалел?

Дворецкий пожал плечами и развёл руками.

— Как она называлась?

Дворецкий полез в карман, достал смятую бумажку и протянул Лязгину.

— Вот.

— Ну и читал бы сам свои каракули.

— Неграмотный я, — вздохнул дворецкий.

Лязгин стал читать вслух:

— Рубенс Питер Пауль.

В комнате на короткое время воцарилась недоумённая тишина. Потом Лязгин продолжил:

— Питер — это понятно. Сам Пётр Великий называл себя Питером. А Рубенс — это что?

— Ей-богу, не знаю, — ответил дворецкий.

Андрей тоже не знал.

Лязгин продолжил:

— Вакханалии. Ага, это понятно — блуд. Можно сказать и проще — пьянка с бабами и разврат.

— Во-во, именно, — поддакнул дворецкий.

— И кому такая срамота нужна? — скептически спросил Иван Трофимович.

— Князь после приезда сию картину гостям показывал часто, хвастал. Охочие тут же нашлись — небось на цену кинулись.

— Может быть. А какого размера картина была? — поинтересовался Андрей.

Дворецкий развёл руки:

— Во! — и в высоту: — Такая! И в раме — красивой, резной, позолоченной. — Помолчал немного и добавил: — Тяжёлая. Пока вешали на гвоздь, намучались.

— Тебя как звать-то?

— Пафнутием.

— Тогда объясни мне, Пафнутий, как картину такого большого размера, тяжеленную к тому же, могли из дома вынести, да ещё незаметно?

Дворецкий побагровел. Он отвечал за порядок в доме и целость вещей, за работу прислуги.

— Не могу сказать, для самого загадка.

— Когда картина пропала?

— Вечером была на месте — сам видел. А утром… — он горестно развёл руками.

— Гости вчера были?

— Нет, только челядь — князь с княжной на бал ездили.

— Пафнутий, ты покуда побудь в коридоре.

Дворецкий вышел.

— Ну, Андрей, чего думаешь?

— Даже не знаю, что и сказать.

— И я тако же. Конечно, среди дворянства могут оказаться любители картин, но сильно сомневаюсь, что кто-то из них на кражу ночью пойдёт.

— Так холопа нанять могли, чтобы самим не попасться.

— А дальше? Ну принесут злоумышленнику эту картину. На стену он её не повесит — увидеть могут, князю Куракину рано или поздно донесут. Скандал! Он же не Манька-скупщица из Крапивного переулка. Ему потом в лучшем случае руки не подадут, а то и в ссылку сошлют.

— Неужели кто из слуг украл?

— Ага, чтобы у себя дома повесить да детей чертями пугать, — съехидничал Лязгин. — Думаю, не то.

— А если челядь украла, чтобы перепродать?

Иван Трофимович задумался.

— Что-то я о скупщиках картин не слыхал. Ценности — да, скупают — табакерки золотые, статуэтки серебряные. Так ведь не из-за красоты — из-за золота или серебра.

— Тогда тупик. Чтобы раскрутить преступление, надо знать мотив хотя бы — та же нажива, к примеру.

— Если один пьяный в кабаке другому пьянчуге бутылкой голову пробьёт, какой же тут мотив?

— Неподходящий пример.

— Пьяница в княжеский дом за картиной не полезет. Об истинной ценности её немногие знали — гости в основном, и все, заметь, — из дворянского круга.

— Про слуг забыл, а у них глаза и уши есть. Частая ошибка или заблуждение хозяев. Думают — свидетелей нет, на челядь внимания не обращают.

— Верно, — признал правоту Лязгина Андрей.

— И что же у нас получается? — попытался подвести первоначальный итог начальник розыскной экспедиции. — Дворяне красть картину не должны — это выше их устоев. Челядь не знает истинной ценности и не имеет сбыта — скупщиков на картины в городе нет. Кто же украл?

Оба выразительно посмотрели друг другу в глаза.

— Мотивов не знаем, подозреваемых — таковых нет. Тупик!

— Тупик, — согласился Андрей. — Но делать что-то надо. Сам Чичерин в курсе и от нас не отстанет. К тому же князь Куракин может и напрямую не то что с Чичериным — с самой императрицей поговорить. С такими результатами расследования нам тогда несдобровать. В лучшем случае пошлют в какой-нибудь заштатный городишко вроде Азова или Таганрога. Или в Оренбург — на помощь в поимке Емельки Пугачева.

— Мы и там не пропадём, — ухмыльнулся Иван, — хотя мне в моём родном городе жить больше нравится.

Андрей подошёл к окну — за ним тянулся длинный, почти во всё здание, балкон.

— Иван Трофимович, подойди сюда.

Лязгин подошёл. Андрей молча показал рукой за окно.

— Думаешь, через балкон вынесли, а потом вниз спрыгнули? Здесь невысоко — всего второй этаж.

— Именно об этом и подумал. Иначе как можно картину вынести и чтобы никто из челяди в доме не заметил?

— Пойду, проверю: может, следы какие остались?

Иван Трофимович взял с собой дворецкого и вышел из дома.

Андрей стал рассматривать убранство зала. Просто так, чтобы хоть чем-то занять себя.

Кресло и диванчик с гнутыми ножками, обитые дорогой цветастой тканью, названия которой Андрей не знал. В углу, рядом с низким инкрустированным столиком — пуфики. На полу — ковёр почти на весь зал. На стенах — многочисленные канделябры со свечами. Наверное, здесь и вечером светло от них.

На правой боковой стене — два квадратных люка, прикрытые резными деревянными крышками. Интересно — для чего?

Андрей снял одну крышку, заглянул. Чернота и пустота, кирпичом выложен канал размером пол-аршина на пол-аршина. До него дошло — так это же продыхи, для поступления горячего воздуха и отопления зала зимой. А сами печи внизу стоят. И действительно — ежели в зале гости, нарядно одетые, как сюда челядь пускать с вязанками дров, чтобы печи топить? Удобно!

Андрей прикрыл крышку люка, подошёл к другому, снял крышку. Зачем, пока и сам не знал. Сунул голову в продых — на первый взгляд ничего необычного, такой кирпичный канал. Он уже убрал было голову, как ему показалось, что в канале что-то есть. С бьющимся сердцем Андрей засунул руку по локоть, нащупал свёрток, скорее — рулон, и осторожно вытащил его. Холст. Андрей положил рулон на столик и развернул. Ё-моё! Да это же картина, которую они приехали искать. И в самом деле — обнажённые женщины и тощие голые мужики с рогами и копытами. Точно — нечисть и срамота!

Аккуратно свернув картину в рулон, Андрей задумался: «А где же рама?» Он снова заглянул в тёмный продых, пошарил рукой — пусто. И в зале раму спрятать больше просто негде — мебели мало.