Онлайн книга «ProМетро»
И вырастет постепенно в рубль трудовой, Как банк во время игры в буру или секу А еще клянусь – учиться, жить и бороться, Как Владимир и Леонид Ильичи учили, И пусть грохот моего молотка отзовется В сердце каждого патриота – от Кубы до Чили. А в час смычки – когда растает многокилометровая блокада И австралопитек мне из тоннеля протянет руку Иль черный как hell riser – «восставший из ада» Негр улыбнется мне как лучшему другу-Ему я скажу: дорогой негр, Или автралиец – depends on situation Позволь пожать твою длань средь бескрайних недр! А потом добавлю: I feel your vibration. А если я нарушу эту клятву, И устану вздымать свой отбойный молот, Пусть диггер надо мной устроит кровавую жатву И в мозг неразумный запустит свой хобот. – Ну как? – Санек казался возбужденным и счастливым донельзя, хотя всего пару минут назад выглядел на все свои двадцать восемь часов, проведенных в забое. «Надо же, что вдохновение с человеком сделать может! – глубокомысленно подумал Петрович. – Тоже что ли попробовать? Может, еще круче… минералки окажется?» Петрович быстро придумал две первые строчки грандиозного по замыслу шедевра: «Друзья, создвигнем наши кубки! Пусть в них заплещется нарзан…» и испытал совершенно неожиданную для себя острую недостаточность в рифмах. Ну, на «кубки», допустим, еще можно что-нибудь придумать – «губки» там или… нет, все-таки «губки»!.. а вот с «нарзаном» у Петровича возникли непреодолимые затруднения. Должно быть оттого, что трофейный «Тарзан», поделивший на сферы влияния все кинотеатры, расположенные на поверхности России, с французским «Фантомасом», не догадался спуститься под землю хотя бы на несколько десятков километров. И потом, кто же нарзан кубками глушит? Его же стопочками надо! – Тьфу ты! – кратко и емко высказался Петрович. Потом, по-видимому, решил, что слов недостаточно, и сплюнул на пол. Плевок вышел под стать словам: краткий и емкий. – Я-то думал, у тебя настоящие стихи, а тут… И диггеров зачем-то приплел. Разве ж они человеческими мозгами питаются? А? Было б так – они уже давно бы с голоду подохли, накх… Цветом лица Санек внезапно стал похож на вареного рака. Причем такого, которого запустили в еще холодную воду и поставили на самый медленный огонь – в противном случае это выражение многовекового укора просто не успело бы сформироваться в его покрасневших глазах. – Ну и п-пожалуйста! – выдавил он из себя. – Попросишь у меня еще что-нибудь! Э-эх! – он сокрушенно махнул рукой, словно приводя в движение пропеллер допотопного аэроплана, и замолчал. Судя по выражению лица – навеки. – Да ладно тебе! – слегка опешил Петрович. – Что, правда, что ли, обиделся? – Санек молчал. – Нет, серьезно? В тот раз, когда мы тебе диггера дохлого под подушку положили – не обиделся, а теперь!.. Из-за каких-то стишков!.. – Санек продолжал молчать. – Да нет, я разве ж говорю, что стихи твои – полное дерьмо? Ничего подобного! Нормальные стихи, мне лично понравилось. Особенно про негра… – Петрович закатил глаза, припоминая. – «Иль черный, как этот… восставший из зада». Ах, хорошо! Верно подметил! – Не «из зада», а «из ада», – буркнул Санек. – Да? Что-то не уловил разницы… Все равно хорошо! Внезапный… – Палец убери! – неожиданно подал голос Ларин. – Что? – Я вздрогнул. – Да я не тебе. Дед, убери палец, мешает! Эй! Да что с тобой? – Почему вы плачете, дедушка? – спросил Игорек. Я с трудом оторвался от занятного текста и взглянул в лицо пенсионера. Он действительно плакал, по-стариковски молча и не стесняясь. – Вам плохо? – спросил я и мысленно похвалил себя за заботу о «лицах пожилого возраста, пассажирах с детьми и инвалидах». Идиотский вопрос: люди редко плачут, когда им хорошо. – Нет, – наконец ответил старик. – Не плохо. Просто нахлынуло что-то… Молодец, Валерка! Чистая правда. Все как есть, слово в слово… Только не три, а две копейки. – Что? – не понял я. – Какие три копейки? – Да не три, а две, я ж говорю, – поправил пенсионер. – Ну стих – тот, что Санек написал. Там было: «Пусть скромный, хоть на две копейки, труд мой…» Двенадцать листов в тетрадке, значит, по две копейки. В косую линию… – Он снова заплакал. – Не надо его сейчас трогать, – обратился я к Игорьку с Евгением. – Сам успокоится. – Как же не трогать? – спросил Ларин. – А как дальше читать? Он мягким, но решительным движением, словно медсестра, ухаживающая за частично парализованным больным, отвел в сторону большой палец пенсионера, открыв окончание фразы внизу газетной страницы: … шум, донесшийся из шлюзовой, отвлек Петровича от дальнейших восхвалений в адрес поэтических способностей Санька. Затем разжал вторую руку старика, перевернул газету и снова вложил в его сомкнутые пальцы, будто в защелки скоросшивателя. Газета сразу же мелко затряслась. Впрочем, мне эта тряска уже почти не мешала. – Семнадцатая штольня! – витиевато выразился Петрович. – Если это НС, то я уже умер. Прикажи ему, накх, долго жить. От моего имени – Не дай Бог! – откликнулся Санек. Но Бог, к глубочайшему сожалению «третьей бригады отбойных молотобойцев», все же дал. НС – «Николай Степанович» по официальной версии, или «начальник смены» по еще более официальной – а какой была неофициальная, мне, право, даже неловко говорить – с шумом распахнул дверь шлюзовой, не дожидаясь полного выравнивания давления внутри и снаружи помещения, отчего Санька, сидящего ближе к двери, едва не снесло с тумбочки нестерпимо горячим потоком воздуха. Николай Степанович вывалился из шлюзовой, по своему обыкновению не сняв легкого скафа, настолько удобного и добротно сшитого, словно он приобретен в магазине модной одежды «Элегант». «Вот ссс… волочь! – за долгие годы работы под землей Петрович научился контролировать не только слова, но и мысли. – Попробовал бы он в нашем уродском несгибаемом костюме подводного бурения в дверь протиснуться!» – Все, орлы! – с порога пошел в наступление НС. – По пионерлагерю «Сумрачный» объявляется подъем! Вторая смена – на завтрак! Короче, кончай перекур, дело срочное. Санек неловко подпрыгнул на месте, порываясь слезть с тумбочки, но, бросив короткий взгляд на Петровича, который с флегматичностью Кутузова взирал на начальника смены с трудом разожмуренным левым глазом, решил, что еще не пора. Петрович тем временем не то чтобы вообще не пошевелил ни одним пальцем, напротив – как раз пошевелил – большим пальцем левой ноги, сокрушенно вздохнул, обнаружив зарождающуюся дырку в шерстяном носке и с пугающим спокойствием в голосе произнес: – Иди накх, Колян! Мы с Саньком свой трудовой подвиг на сегодня уже совершили. Теперь нам по расписанию положено двадцать часов отдыха и усиленного питания. Кстати, чайничек наружу не выставишь? За семь минут закипит, я засекал. |