Книга Принц теней, страница 18 – Рэйчел Кейн

– Ну что же, – заявил он, – я оставляю вас пылать в огне родственной любви.

Мы пожали друг другу руки, потом он протянул руку Ромео и обнял его.

– Дома безопасно, дружище, – заметил Ромео.

– Безопасно, – ответил он и, одним прыжком метнувшись к подоконнику, склонился в театральном поклоне. – Но я-то уж точно иду не домой.

Он слегка поскользнулся, когда начал свой путь по стене вниз, чем немножко смазал впечатление. Я смотрел, как он спускается, – не так мастерски, как я, но все же весьма неплохо, а потом он исчез, тень среди теней. Наш безумный друг отправился в очередное опасное приключение.

– Его ведь поймают в один прекрасный день. И ты это знаешь, – произнес Ромео, стоявший у меня за спиной.

Ромео имел в виду вовсе не лазанье по стенам. Мы оба знали, что выходки Меркуцио и его нрав были хорошо известны в Вероне. Никто не придавал им особого значения. Ромео говорил о другом: о тех опасных свиданиях, на одно из которых отправился сейчас наш друг.

Мы росли вместе и всегда знали, что Меркуцио – воплощенный огонь и изящество, но, когда из подростков мы стали превращаться в мужчин, в надежду и гордость своих семей, мы с Ромео постепенно начали понимать, что наш друг отличается от нас. Я обнаружил это случайно, застав Меркуцио в обществе приятного молодого человека чуть старше нас. Я уже слышал о таких вещах, конечно, но никогда не видел, и эта картина смутила меня так сильно, что я находился в сильном замешательстве почти неделю, пока Меркуцио сам не пришел ко мне и, держась с большим достоинством и самообладанием, не осведомился, что я собираюсь делать. «Наши жизни в твоих руках, – сказал он мне тогда. – Ты знаешь, что нас ожидает. Я хочу лишь, чтобы ты помнил: что бы ты ни думал обо мне, как бы греховен я ни был – я навсегда останусь твоим другом».

И тогда вдруг все стало на свои места и ответ на мучивший меня вопрос нашелся сам собой. Меркуцио – это Меркуцио, независимо от того, кого он любит и чем занимается. Конечно, это считалось ужасным извращением и смертным грехом, но я к тому времени уже понимал, что многие в этом городе тайно творят вещи и похуже – и при этом без всякой любви в сердце. А Меркуцио… хотя мы с ним не состояли в кровном родстве – он всегда был мне братом по духу.

Я понятия не имею, каким образом обо всем догадался Ромео, но вскоре мы заметили, что каждый из нас постоянно лжет и покрывает Меркуцио, давая тому возможность встречаться с его другом. Я никогда не спрашивал о деталях и видел его только один раз и мельком, а вот Ромео знал больше.

Это меня сильно беспокоило. Семья Меркуцио уже обручила его с достойной девушкой, свадьба должна была состояться в течение года, и я не мог не думать о том, что будет с ним и с его любовью дальше. И девушку мне тоже было очень жаль: она была ни в чем не виновата, но и ее ждали страдания.

– Он умен, – сказал я, закрывая ставни. – Меркуцио никогда не попадется. Он боится только предательства.

– Но точно не с нашей стороны, – ответил Ромео. Он бросил на меня быстрый взгляд и слизнул струйку крови в уголке своей разбитой губы. – Прости меня, дружище. Но Розалина и вправду прекрасна, разве нет?

– Да, – произнес я. – Она прекрасна.

И я снова поднял свой кубок и потребовал еще вина, чтобы избавиться от мучающих меня образов и мыслей.

Я пробудился с гудящей головой и ощущением, будто во рту у меня нагадила стая кошек. Мой слуга каким-то образом умудрился переодеть меня в ночную рубашку и уложить спать. Пение птиц за окном и крики уличных торговцев свидетельствовали о том, что я спал слишком долго, а в следующее мгновенье я сообразил, что грохот, который меня разбудил, был не в моей голове: кто-то колотил в дверь моей спальни.

Пока я пытался пошевелиться и стонал, стараясь сесть в постели, зевающий Бальтазар вскочил со своей низкой, жесткой лежанки и подбежал к двери. Я понял, что у меня неприятности, как только он распахнул дверь и склонился в самом глубоком поклоне перед вошедшей.

Моя мать, Элиза Монтекки, вошла, окутанная облаком розовой воды и сверкающая, словно ее осыпали золотой пудрой. Она остановилась в ногах моей постели, Бальтазар кинулся к ставням и одним движением распахнул их, чтобы впустить свет. Я зажмурился от яркого солнца и от блеска золотого ожерелья на шее моей матери и драгоценных серег, покачивающихся в ее ушах. Ее волосы цвета зрелой пшеницы, густые и тоже очень блестящие, как всегда были безупречно уложены в гладкую прическу, которая делала ее все еще прекрасное лицо совершенным. Я унаследовал от нее свои нездешние зеленые глаза, вот только волосы и кожа у меня были по-итальянски темными, а она, даже после стольких лет, проведенных в Вероне, выглядела бледной и светлокожей. И очень изящной в своем темном, элегантном наряде.

Она окинула меня бесстрастным, оценивающим взглядом.

– Хорошего дня, матушка, – сказал я и сел. – Я пропустил мессу?

– Да, – ответила она. – И твое отсутствие было замечено. Что с тобой?

– У меня… болит живот.

– Так, – она кивнула и щелкнула пальцами, не глядя на Бальтазара, а тот бросился подставлять ей кресло, в которое она и опустилась, по-прежнему не глядя на слугу, – фокус, который, как мне кажется, могут себе позволить только по-настоящему богатые и уверенные в себе люди, которые не боятся оказаться в глупом положении. – Слишком много выпил. Это все объясняет. Бенволио…

– Матушка, если вы оставите меня, я смогу привести себя в подобающий вид и навестить вас в ваших покоях, – перебил я. – Я уже не ребенок.

– Нет, ты не ребенок. Ты взрослый человек – и вести себя должен соответственно, – сказала она. – Твой отец был ненамного старше тебя, когда мы поженились.

Я знал это. Ему было всего девятнадцать, а ей семнадцать, когда он умер, пронзенный мечом Капулетти. Она была беременна – но не мной: я тогда уже был здоровеньким двухлетним мальчишкой и поэтому сохранил пусть и очень расплывчатые, но все же хоть какие-то воспоминания об отце, а вот моя сестра Вероника, в тот момент пребывавшая в утробе матери, была лишена даже этого.

Я застонал и потер лоб:

– Если вы хотите усугубить мое состояние беседой о женитьбе…

Мать повернула голову и одарила бедного Бальтазара равнодушным взглядом.

– Принесите ему что-нибудь поесть, – велела она. – В таком состоянии он абсолютно ни на что не годен.

Она выпроводила его из комнаты холодным кивком, и слуга со всех ног бросился выполнять ее приказ.

Мои покои, я думаю, это одно из немногих мест в Вероне, где моя мать могла повелевать, и ей будут подчиняться без всяких вопросов: в других местах, даже в залах дворца Монтекки, она была всего лишь вдова, чужеземный цветок, волею случая пересаженный в ядовитую землю одной из самых богатых и влиятельных семей города. Моя бабушка ее никогда не любила и не одобряла – хотя кто знает, что лучше и безопаснее: одобрение или неодобрение нашей бабушки.