Онлайн книга «Добрые люди»
|
Адмирал от души хохочет. – Да, вы правы. Что мне нужно сделать, чтобы реабилитироваться? – Как что? Принять мое приглашение! – В таком случае я согласен. – Отлично, договорились… Если все получится, а я очень на это надеюсь, жду вас у себя в ближайшие дни. Позавтракаем вместе. При свете масляного фонаря в комнатенке пансиона «Король Генрих» Паскуаль Рапосо ставит подпись и посыпает письмо песком, чтобы высохли чернила. Затем перечитывает содержание, уделяя особое внимание одному из параграфов: Мои местные агенты сообщили, что затронут вопрос чести между одним из путешественников и французским кабальеро. Все выяснится в ближайшие часы известным способом. Трагический исход был бы нам очень кстати… Опасаясь, что его не поймут, – разумеется, компрометировать себя, упоминая имена и подробности, также не стоило, тем более в письмах, которые неизвестно в чьи руки в итоге попадут, – Рапосо вновь обмакивает страусиное перо в чернила и одной чертой подчеркивает слово «выяснится». Затем складывает листок пополам, пишет адрес, снова сыплет песок, растапливает на огоньке свечи кусок сургуча и роняет несколько капель на край листа с обратной стороны получившегося конверта. Затем, оставив конверт на столе, прикуривает от свечи сигару, встает и открывает окно. Печка греет слишком сильно, и в комнате жарко. В одной рубашке, сложив руки на груди, он курит, глядя на улицу, где здания и лачуги лепятся к изгороди кладбища Невинных, смутно проступая в уличных сумерках. Над ними, едва просвечивая сквозь низкие облака, в небе, которое окончательно еще не почернело, брезжат ранние бледные звезды. В дверь стучат. Рапосо смотрит на часы и удивляется, поскольку не ждал Генриетту так рано. Воспоминание о молодом и жадном теле, таком горячем и нежном под рубашкой, обжигающих бедрах и соблазнительной прохладе юных девичьих грудей мгновенно распаляет воображение. Однако плотоядная улыбка, которая все отчетливее появляется на его губах по мере того, как он приближается к двери и открывает ее, мигом исчезает, когда вместо Генриетты он видит на пороге ее папашу. Хозяин гостиницы надел фрак и повязал галстук – нечто весьма необычное для человека, который целыми днями в сюртуке и рубашке сидит у входа и курит свою трубку, – и теперь выглядит на редкость официально, что лишь подчеркивает мрачное выражение физиономии, когда он смотрит на Рапосо и после недолгого колебания осведомляется, могут ли они поговорить. Рапосо отходит в сторону, пропускает его в комнату и, зажав сигару в зубах, наблюдает за тем, как мсье Барбу озирается, осматриваясь: запечатанное сургучом письмо на столе, висящая на стене сабля, портрет Людовика Пятнадцатого, прилепленный к стене хлебным мякишем. В конце концов хозяин останавливается возле кровати, устремив на нее грустный, почти страдающий взгляд. – Неприятное дело, мсье, – говорит он. – Очень неприятное. Рапосо пододвигает ему стул, и тот присаживается, в то время как Рапосо садится поверх сбитых простыней своего ложа. – Я пришел поговорить с вами как отец, а не как владелец этого заведения. Его тон полностью соответствует выражению лица. Неприятный, напыщенно-мещанский. Даже, пожалуй, торжественный. – Речь идет о Генриетте. Рапосо прикрывает глаза и глубоко затягивается сигарой. – Слушаю вас, – говорит он. Хозяин мнется. Если бы Рапосо не прожил в пансионе «Король Генрих» пару недель, он бы решил, что тому стыдно. – Это наша единственная дочка, – решается наконец хозяин. Множественное число звучит красноречиво, соображает Рапосо. Оно говорит о многом. Люди, приходит он к выводу, вновь затягиваясь сигарой, редко обращают внимание на множественное или единственное число. А затем случается то, что случается. – И что? – Ее мать и раньше намекала, мсье. У нее были кое-какие сомнения… И вот… Мы допросили Генриетту. И она во всем призналась. Сидя на кровати, Рапосо посасывает свою сигару. Он невозмутим. – И в чем же она призналась? – Видите ли… Думаю, вы меня понимаете, мсье. – Как бы не так. Я ничего не понимаю. Повисает тишина. Барбу снова осматривает комнату. На сей раз его внимание привлекает портрет покойного короля, словно в нем он находит достоинство, которого ему так не хватает, чтобы продолжать то, что пришел высказать. – Видите ли, честь… – начинает он и снова смолкает. – Что не так с моей честью? – Я имею в виду не вашу честь, мсье. Я говорю о дочери. Честь Генриетты. Хозяин вновь умолкает, смутившись. Взгляд его становится почти умоляющим, словно он просит хитроумного Рапосо о помощи, дабы преодолеть непростой участок беседы. Ему явно не по себе. Однако Рапосо по-прежнему смотрит на него молча, как и раньше, чуть прикрыв глаза, с дымящейся во рту сигарой. – Вы лишили невинности нашу дочку, – выдавливает из себя Барбу. Снова множественное число. Рапосо, который едва сдерживает смех – всему свое время, – представляет, как мадам Барбу стоит в коридоре, накинув на плечи вязаную шаль и прижав к двери ухо, в ожидании исхода беседы. – А чего вы хотите от меня? – лениво спрашивает Рапосо. Хозяин рассматривает свои руки, словно в чем-то сомневается. Свет масляной лампы освещает его лицо и делает щеки темными и впалыми, отчего кажется, что он по-настоящему страдает. – Я требую удовлетворения. На сей раз Рапосо не выдерживает: вынимает изо рта сигару и заходится искренним, бесстыжим хохотом. – И что вы собираетесь защищать? – Честь моей дочери Генриетты. – Про честь я уже слышал. Что еще? – Как утверждает ее мать, она в положении… – Вы кому сказки рассказываете? Я в Париже пятнадцать дней! Смутившись, хозяин снова прячет взгляд. – Я в этом мало что смыслю, мсье… Это больше по женской части. – По женской, вы говорите? – Да, мсье. – А в чем заключается это ваше «удовлетворение»? Вы ведь не станете требовать, чтобы я на ней женился? – Нет, что вы, мсье… Речь не об этом… Мы с ее матерью уже все обсудили. На самом деле… – А ваша дочь? Что обо всем этом думает Генриетта? – Она еще совсем ребенок, мсье. Она вообще мало о чем думает. А вы, мсье, путешественник. Вы тут у нас проездом. – Так вы что, денег хотите? Напряженное лицо хозяина светлеет. – Мы могли бы все обсудить… Я уже говорил жене, что вы, по всему видать, человек рассудительный и настоящий кабальеро… Рапосо молча рассматривает сигару, которая уже почти погасла. Затем преспокойно встает, подходит к окну и выбрасывает в него докуренную сигару, видя, как оранжевый огонек прочерчивает дугу и исчезает в темноте. Некоторое время он стоит спиной к собеседнику, глядя на улицу, на старинное кладбище, погруженное во тьму, на угольно-черное небо, в котором звезды робко поблескивают меж рваных облаков, плывущих так низко, будто вот-вот заденут крыши домов. Затем, все с тем же спокойствием, поворачивается к Барбу. |