Книга Добрые люди, страница 74 – Артуро Перес-Реверте

– Вы правы, – отвечает мадам Дансени, не обращая внимания, как и большинство гостей, на издевательские аплодисменты, которыми Брингас, уже в некотором подпитии, награждает из своего угла Бертанваля и Бюффона. – Добродетель не порождает ничего, кроме холодных, бесстрастных полотен… Лишь страсть и порок вдохновляют творчество художника, поэта и музыканта.

– Полностью согласен, – вторит маэстро Ла Мотт, потихоньку пожимая руку мадемуазель Терре.

– Развратники, – развивает мысль физик Муши, требуя своей порции внимания, – обычно прекрасно чувствуют себя в обществе, потому что они беззаботны, веселы, расточительны, любители всякого удовольствия.

– К тому же, чаще всего, хороши собой, – добавляет мадемуазель Терре.

– И лучше других знают человеческое сердце, – подсказывает Аделаида Лабиль-Жиар.

– Сегодня в Париже, – добродушно шутит Лакло, – всякая уважающая себя женщина обязана иметь в своем окружении хотя бы одного сластолюбца и одного геометра, как раньше в моде были пажи.

Сравнение одобрено публикой. Хитрые Муши и Де Вёв просят Коэтлегона высказать свою точку зрения. Тот, отхлебнув вина, промокает губы салфеткой и бросает быстрый взгляд на мадам Дансени; на его лице появляется сдержанная улыбка.

– Насчет геометрии я судить не берусь… Что же касается всего остального, некоторые из нас отдают предпочтение порокам, которые развлекают, а не добродетелям, которые лишь наводят тоску.

– Поясните ваши слова, Коэтлегон, – требует кто-то.

Тот смотрит по сторонам, обращая к каждому свою ледяную улыбку. Интересный типаж, заключает адмирал: профиль тонкий и в то же время мужественный, в элегантных манерах сквозит некоторая доля презрения, да еще это спокойное выражение лица, в котором чувствуются самодостаточность и равнодушие. Адмиралу рассказывали, он служил офицером в гренадерском полку Его Величества, что до известной степени объясняет его изысканное высокомерие и непомерное тщеславие.

– Давайте оставим этот разговор для другого ужина, – говорит Коэтлегон. – Сегодня вечером порок, похоже, не в чести. Маловато у него сторонников.

– Мсье, вы можете рассчитывать на мою шпагу, – смеется Лакло.

Подают десерты. Ужин удался на славу, думает дон Эрмохенес, который едва пригубил вина, однако все равно чувствует, что пара выпитых глотков ударили ему в голову, вызвав приятное расслабление. Сидя рядом с мадам де Шаванн, адмирал взирает на все происходящее со свойственной ему невозмутимостью, спокойно и любезно переговариваясь с кем-то; библиотекарь чувствует неожиданный прилив гордости: как свободно держится его приятель и спутник – человек, повидавший жизнь, познавший ценный, но жестокий опыт офицера Королевской армады; не то что он, дон Эрмохенес, который провел жизнь, портя глаза за чтением Плутарха при свете сальных свечей. «Греки полагают, что беседа – удел мудрецов, а осуждение – глупцов»… И так далее.

– А в Испании есть развратники? – обращается к академикам Аделаида Лабиль-Жиар.

– Конечно, как и повсюду, – с готовностью отзывается Брингас, однако никто не обращает на него внимания. Все смотрят на дона Эрмохенеса и адмирала. Застенчивый библиотекарь врастает в спинку кресла, кладет столовые приборы на тарелку и смотрит на товарища, предлагая ему взять всю ответственность на себя.

– Разумеется, но несколько в ином значении, – как ни в чем не бывало отвечает адмирал. – Слово «развратник» – всего лишь выражение плохого отношения к человеку, фигура речи, иначе говоря.

– Всему виной религия, – уточняет Марго Дансени.

Дон Педро смотрит на нее признательно, не моргая.

– Совершенно верно. В Испании значение этого слова мы понимаем скорее как «бабник» – с оттенком щегольства, бахвальства, народного восприятия. Стоящий под балконом и распевающий серенады с гитарой в руках на цыганский манер – вот он каков. Как правило, дело касается женщин низшего класса. Никаких тебе знатных дам…

Внезапно он умолкает, оборвав свою речь. На щеках Марго Дансени вновь появляются ямочки.

– Адмирал имеет в виду, что, в отличие от француженок, ни одна испанка не осмелится кокетничать с другим мужчиной в присутствии мужа.

– Нет-нет, – протестует дон Педро. – Мне никогда не пришло бы в голову…

Она чуть склоняется вперед, ставит локти на стол и пристально смотрит на него.

– Что же, по вашему мнению, привлекает женщину в развратнике – в том смысле, как мы понимаем значение этого слова во Франции?

– Их привлекает запретное, – без колебаний отвечает адмирал.

Она удивленно моргает.

– Что, простите?

– Темное, злое.

– Ну и ну. – На щеках ее вновь появляются ямочки. – Какая точная мысль. Всякий бы сказал, что вы знаете, о чем говорите.

– Ни малейшего понятия не имею, мадам.

К облегчению адмирала, в разговор снова вклинивается Брингас, которому вино развязало язык.

– Женщинам нравится эта разновидность мужчин, потому что женщины – развратницы от природы, – безапелляционно заявляет он.

– Отличная шутка, аббат, – спокойно отвечает Марго Дансени. – Что ж, in vino veritas… А вы, адмирал, согласны?

– Вы имеете в виду свойства вина?

Она улыбается медлительно, расчетливо, с едва уловимой признательностью.

– Не валяйте дурака, мсье. Я имею в виду женщин.

Краем глаза дон Педро улавливает на себе пристальный холодный взгляд Коэтлегона. Какая глупость, думает адмирал, походя, без малейшей необходимости создать себе врага.

– Я не согласен с Дидро, – произносит он наконец, – насчет того, что вам неприятны те, кто заставляет вас краснеть.

Марго Дансени хохочет – звонко, совершенно свободно. Все-таки она дьявольски хороша, меланхолично размышляет дон Педро. Однако вслух не произносит ничего и, выдержав ее взгляд несколько секунд, в конце концов опускает глаза. Молчание снова прерывает Брингас, подав голос из своего угла:

– Отлично сказано, сеньор. Развратник занимает социальную нишу, которую другие мужчины не решаются или не могут занять… Чего-то им – а лучше сказать нам – не хватает!

Он прерывает сам себя, прихлебывает вина и внезапно давится. Парик съезжает на сторону сильнее обычного, взгляд затуманивается, словно он ослеп или потерял всякий интерес к тому, что происходит вокруг.

– Но эпоха, которая вот-вот наступит, – хрипит он, – изменит и это.

– Какая такая эпоха? – тут же отзывается парикмахер Де Вёв, подмигнув остальным.

– Страшная эпоха разящего меча, великая блудница Апокалипсиса.

– А, эта, – уточняет Муши. – Пятый всадник и все такое…

– Постойте, а как же первые четверо?

Разгорается оживленный спор о мужчинах, женщинах, развратниках и сомнительном целомудрии. Перед тем как встать из-за стола, мадам Дансени чистосердечно выражает свое видение дела.