Онлайн книга «Добрые люди»
|
Игеруэла улыбается с едва заметной издевкой. – Академиков? Сейчас не лучшее время для шуток, дон Хусто. Вы всех их отлично знаете и презираете не меньше моего: в большинстве своем это бездарные писаки и доморощенные эрудиты, которые больше всего на свете любят погреться у камелька. Библиотечные крысы, безразличные к величайшим дерзновениям нашего времени… А многие из них, ко всему прочему, еще и до крайности наивны, несмотря на преклонный возраст. Найдется ли среди них тот, кто способен проглотить Вольтера или Руссо и не поперхнуться? Какие последствия повлечет за собой эта воспламеняющая смесь в неумелых руках, вне контроля почтенных мыслителей, подобных, например, вам? Последние слова пролились на душу Санчеса Террона животворящим бальзамом. Возразить нечего, и в ответ он только задумчиво хмурится. Тщеславие надежно уберегает его от бессовестного коварства Игеруэлы. Литератор по-прежнему шагает медленно, он мрачен и суров, руки его погружены в карманы плаща, подбородок опущен на грудь – чистейший образ прямолинейности и неподкупности. Издатель тем временем красноречиво размахивает руками, твердо решив использовать любую приманку и не упускать добычу. А убеждать он умеет. – Достойнейший труд во благо испанского языка, вот в чем состоит наша цель, – продолжает он. – Вдумайтесь только: Сервантес, Кеведо, «Орфография», «Толковый словарь» и прочие труды Академии… Все, абсолютно все достойно наивысших похвал. Филантропия, патриотизм в высшем смысле этого слова… Но соваться в дебри современной философии – на мой взгляд, все равно что рубить сук, на котором сидишь. Вы со мной согласны? – В каком-то смысле, – осторожно кивает собеседник. Игеруэла удовлетворенно хихикает: он на верном пути. – Все это не является компетенцией Ученого дома, – добавляет он, беря быка за рога. – Всему есть свои границы: сластолюбию, свободомыслию, а также человеческой гордыне. Эти границы – монархия, католическая церковь и ее неоспоримые догмы… В этот миг Санчес Террон перебивает его, вздрогнув так, будто увидел змею. – Опять вы про то, что презренным безбожникам место в тюрьме? Старая песня, дорогой мой. Я имею в виду вас и вашу шарманку. Дряхлые старикашки, зануды в париках, надвинутых до бровей, с длинными ногтями и в рубашках, которые меняют раз в две недели. Хватит, довольно! Издатель благоразумно усмиряет свой пыл. Впредь он будет вести себя осмотрительнее. – Простите, дон Хусто. Я не собирался ни обижать вас, ни спорить с вами… Ваши взгляды мне известны, и я их уважаю. Но Критик из Овьедо завелся не на шутку. – Да вы мать родную не уважаете, дон Мануэль… Вы – настоящий фанатик, и все, что вам нужно, – побольше хвороста, чтобы спалить всех еретиков, как сотню лет назад… Вам нужны кандалы и трибуналы, и чтобы к каждому был приставлен духовник. Ваша газетенка… – Забудьте о ней, в самом деле! Сегодня с вами говорит не воинственный издатель, а друг. – Друг? Что за ерунду вы несете! Вы меня за дурака принимаете? Они остановились возле паперти Сан-Фелипе, такой оживленной днем и пустынной в этот поздний час. Напротив виднеются запертые книжные лавки Кастильо, Корреа и Фернандеса. На каменных ступенях и в порталах магазинов спят нищие, прикрытые темным тряпьем. – Я сражаюсь с врагами человечества, даже когда мне приходится заниматься этим в одиночку, – провозглашает Санчес Террон, указывая на запертые двери книжных лавок, словно призывая их в свидетели. – Единственные мои союзники – разум и прогресс. Мои идеи не имеют ничего общего с вашими! – Согласен, – кивает его собеседник. – Я нападал на них – и в публичных выступлениях, и письменно, я это признаю. Случалось, и не раз. – Кто бы спорил! В вашем последнем номере, не упоминая непосредственно меня … – Послушайте! – Издатель решает идти напрямик. – То, что вот-вот произойдет, настолько серьезно, что я готов временно разделись ваши идеи, дон Хусто. В интересах, так сказать, общего дела. И прежде всего – ради достоинства Испанской королевской академии. – Достоинство – не главная характеристика вашей писанины, дон Мануэль. Позвольте мне быть с вами откровенным. Игеруэла вновь скептически улыбается. – Сегодня я готов позволить вам все. Но, по правде сказать, мне кажется, что вам не чуждо некоторое фарисейство. Санчес Террон резко поднимает глаза, он взбешен: – Разговор окончен. Доброй ночи. Литератор поспешно шагает, стремительно удаляясь. Однако Игеруэла и не думает отставать: он догоняет его и без лишних слов спокойно пристраивается рядом. Издатель дает ему возможность переменить свое мнение. В конце концов Санчес Террон сбавляет шаг, останавливается и смотрит на него. – Ну и что вы предлагаете? – Думаю, вы не хотите, чтобы идеи, изложенные в «Энциклопедии», превращались в балаган. Чтобы они ходили по рукам свободно и без ограничений. Коротко говоря, без вашего участия как посредника. Ваш «Словарь истины», например… Уязвленный собеседник смотрит на него пристально, его взгляд высокомерен. – При чем тут мой «Словарь»? На устах Игеруэлы появляется волчья улыбка. Вот теперь он в своей стихии. Ему отлично известно, что Санчес Террон без зазрения совести обкрадывает философов, живущих по ту сторону Пиренеев. – Не сомневаюсь, что это произведение единственное в своем роде. И, что немаловажно, оно испанское. К чему нам, испанцам, измышления презренных французишек? Даже с такими вещами, как «атеизм» и «заблуждение», мы отлично справимся сами… Не так ли? В его голосе снова звучат ироничные нотки, но они не в силах поколебать каменное тщеславие философа. – Что вы хотите сказать? – отзывается он. Игеруэла непринужденно пожимает плечами. – Предлагаю вам оливковую ветвь. Санчес Террон смотрит на него растерянно, он скорее удивлен, чем рассержен. – Вы хотите сказать, что у нас с вами может быть что-то общее? Издатель показывает ему свои руки, повернутые ладонями вверх: он намекает, что ничего в них не прячет. – Дорогой коллега, я предлагаю вам перемирие. Временный и плодотворный союз двух противоположностей. – Ничего не понимаю. Можете объяснить поточнее? – Эти двадцать восемь томов не должны появиться в Испании, вот что. И не должны пересечь границу. Мы обязаны сделать все возможное, чтобы никакого путешествия не было. Санчес Террон несколько секунд смотрит на него молча, нахмурившись. – Не представляю, как это устроить. – В его голосе звучит сомнение. – Академия уже уполномочила библиотекаря и адмирала. Они говорят по-французски, серьезны, исполнительны. Оба – добрые люди, как гласит протокол. Люди достойные, честные. Ничто не помешает им… |