Онлайн книга «Любовник №1, или Путешествие во Францию»
|
К концу вновь начавшиеся разговоры совершенно заглушили чтицу, которая, закончив последний стих, воскликнула: — Подумать только, и вы считаете себя представительницами французской культуры! Рядом с ней маленькая пресс-атташе с рюкзаком за плечами выкрикнула: — Хватит, мадемуазель, вы добились, чего хотели, а теперь оставьте нас в покое! Наконец дама искусствовед, молчавшая с самого начала ужина, встала, вся красная, и крикнула: — И это поэзия? После чего опять упала на стул под аплодисменты половины собравшихся. Дэвид страдал. В Офелии во время этого выступления с Верленом перед собравшимися на официальном обеде было что-то героическое. Направляясь к выходу, она заключила: — Прозябайте в своем убожестве, ничтожные создания! Американец тоже встал. Оставив на столе салфетку, он пересек холл и вышел на улицу. Впереди, в нескольких метрах от него, Офелия в цилиндре решительной походкой уходила в ночь. Он позвал: — Офелия! Она замедлила шаг, но не обернулась. Дэвид бросился вдогонку, обогнал молодую женщину и вдруг заметил, что она плачет. Всхлипнув, она резко сказала ему: — Самодовольные, презрительные, все вы одинаковые! Ее покрасневшие веки на лице милой испанки припухли. Дэвид уверял ее: — Да нет же, я люблю вас, Офелия… Она отрицательно покачала головой. Он продолжал: — Вы были правы, все — хамы! Снова всхлипнув, Офелия проговорила: — Но если вы преследуете меня из-за моей славы или денег, то вы ошибаетесь, у меня ничего нет! Последовали и другие чистосердечные признания: — У меня нет мастерской, у меня небольшая квартирка в пригороде. У меня нет богатого покровителя-итальянца, я замужем за бродячим акробатом. Я не аристократка, мои родители — португальцы, они служат консьержами, и меня зовут Ванесса. Но Рембо указывает мне путь, и я не сверну с него. Дэвид взял ее за руку, пытаясь успокоить. Она повернулась к нему и с достоинством произнесла: — Я вас прощаю… Но скажите, Дэвид, почему мне не везет? Он молчал, потом произнес: — Потому что вы слишком хорошая. Они шли молча. Она решила: — Давайте зайдем за Жозе, он уже закончил работу. Вот увидите, он очень милый! Они дошли до площади Сен-Жермен-де-Пре. Под фонарями около церковной паперти Дэвид узнал статую Тутанхамона, которая так злобно смотрела на него в тот день. Царь Египта лежал в своем погребальном саркофаге. Но при виде Офелии, направлявшейся в его сторону, черты лица его оживились. Покрытый золотом Тутанхамон поднялся из саркофага и бросился к молодой женщине со словами: — Здравствуй, дорогая! Я так рад тебя видеть, я устал от всего этого. Он снял головной убор, вытер лицо тряпкой, и под золотым макияжем Дэвид узнал в нем человека, приходившего к нему в отель. — Я заработал триста франков. Ты хорошо провела день, мое сокровище? — благоговейно спросил он. — Я почтила своим присутствием вечер созидательниц. Видел бы ты их рожи! Дэвид как верный рыцарь был там. Тутанхамон подозрительно посмотрел на американца, а затем доверчиво улыбнулся, как будто доверился рекомендации жены: — Простите меня за тот день, но я не выношу, когда мою дорогую Ванессу заставляют страдать. Но поэтесса перебила фараона: — Никакой Ванессы, друг мой. Мы не дома! — Простите меня, Офелия! И затем Дэвиду: — Вы выпьете с нами стаканчик? Двор Чудес Они шли бок о бок под деревьями бульвара Сен-Жермен. Муж Офелии нес чемодан со своим египетским скарбом. Офелия во фраке держала его под руку и разговаривала сама с собой: — На моих выступлениях всегда находится пара кретинов, которые пытаются меня освистать. Но остальные обалдевают. Они меня обожают… Спустившись по узким улочкам к Сене, они вышли на набережную к кафе с грязными стеклами, светящимися желтоватым светом, и к табачному киоску. Ванесса с мужем часто приходили после работы во Двор Чудес выпить стаканчик. На террасе несколько туристов ели горячие бутерброды с сыром и ветчиной. В зале между баром и игровыми автоматами теснились рабочие-иммигранты, шоферы такси, студенты, неудачники. Другие клиенты стояли в кассу со своими карточками лото. В витринах размещались статуи Жанны д’Арк, портреты Людовика XVI и знамена шуанов. Офелия с мужем направились в тихий уголок, к столику из искусственного мрамора. Их ждали двое друзей в средневековых костюмах: усталый Фредерик в расшитом ромбами трико и вспотевшая Мари-Лор, в платье знатной дамы и в остроконечной шляпе. Вид у них был усталый, они курили. Тутанхамон всех представил. Его друзья по двадцать раз за день пели на речном трамвайчике историю Парижа. Они поставили этот спектакль после долгих лет работы в любительском театре, а вообще собирались создать свой театр. Фредерик считал, что общество к нему несправедливо. Он жаловался на отсутствие работы для актеров. К сорока годам им с Мари-Лор стало полегче, но работать приходилось много и тяжело. Это общество когда-нибудь лопнет. Очень мало мест для самовыражения. Мало денег. Поэтому он не видит ничего позорного в том, что работает для туристов. Его речь затянулась. Наступала ночь. Около бара люди, подняв головы, смотрели на экран, каждые пять минут сообщавший результаты розыгрыша «Рапидо». После второй кружки пива Тутанхамон повернулся к жене и попросил ее что-нибудь спеть. Фредерик все твердил о положении актеров, когда Офелия встала, провожаемая влюбленным взглядом мужа. Подойдя к бару, она объявила свой номер под безропотным взглядом патрона. После чего запела старую народную песню: Каков есть. Таким люблю. Не хорош собой, Да сердцу мил… Немцы туристы отбивали такт. Группа пакистанцев, уборщиков метро, хором подхватила припев. Огромный негр в шапочке имитировал ударные. Один хулиган в бейсбольной кепке осмелился свистнуть. Офелия во фраке мрачно посмотрела на него и, подойдя к нему вплотную, подбоченилась и во все горло спела строфу ему прямо в ухо. Он не осмелился продолжать. Посетители были в восторге, и актриса пошла по кругу, собирая деньги. Под гром аплодисментов она вернулась к столику с пятьюдесятью франками: — Вот видите, стоит мне только начать! Дэвид поздравил ее: — У вас действительно комический дар… Это было бестактно. Офелия оборвала его: — Я настоящая актриса, месье, а не массовик-затейник. Моя стихия — поэзия, трагедия и меланхолия. Вот что вы должны объяснить в Нью-Йорке! |