Книга Юность Барона. Обретения, страница 8 – Андрей Константинов

Сестра посмотрела на него с недоверием.

— Ага, закрой. А вдруг ты опять с какой-нибудь глупостью?

— Закрой, говорю!

— Хорошо. Только не пугай меня больше. А то я пугаюсь.

— А теперь протяни правую руку, но пока не смотри! — Крепко зажмурившаяся Ольга осторожно вытянула ладошку, и Юра положил в нее давешние утренние печеньки. — А теперь левую! — В левую отправилось заработанное яблоко. — Все, можешь открывать!

Ольга распахнула глазища и…

— Это… это что? Всё мне?!

— Всё. Тебе.

— Юрочка! Миленький! Как же я тебя люблю-прелюблю!

Сестренка бросилась к нему на шею, крепко обхватила, прижавшись всем своим тщедушным тельцем, и клюнула в щеку. Заставив Юрку смущенно покраснеть и одновременно сомлеть от проявления столь непосредственной, исключительно детской искренности…

* * *

— Закемарил, Зосипатыч? — неверно истолковал закрытые глаза погрузившегося в воспоминания Барона Борис. — Извиняй, что долго. Забыл, когда в последний раз на настоящем унитазе большую нужду справлял. О, водка-то у нас того? Щас, исправим.

Он достал чекушку и, игнорируя бдительных буфетчиков, не таясь, перелил остатки в пустой графинчик. Бдительные маневр углядели, но вмешиваться не стали. Распознав в банкующем пассажире потенциальные хлопоты из разряда «себе дороже».

— Во! Другое дело. Скока на твоих золотых?

Барон помотал головой, возвращаясь в реальность, и бросил взгляд на запястье:

— Без четверти двенадцать.

— Эге ж! Выходит, мне до Семибратово меньше часу езды осталось?

— Так ты у нас ярославский?

— Ага. От Семибратово до нашей деревни еще верст тридцать с гаком будет. Колхоз «Красный маяк», слыхал?

— Не доводилось.

— Не много потерял, — успокоил Борис и, скалясь щербатым ртом, затянул:

Написали про колхоз

Двадцать два писателя,

А в колхозе — два яйца

И те у председателя.

Докончив куплет, Борис с не меньшей, чем на борщ, жадностью набросился на остывшие сосиски.

Предварительно поинтересовавшись:

— Сам-то из каких мест родом?

— Из Ленинграда.

— Из колыбели? То-то, гляжу, на москвича не шибко тянешь. Столичные того, поборзее будут.

— А ты, значит, всего на пару дней домой? — соскочил с географических нюансов Барон. — А потом куда?

— Не знаю, не решил еще. Может, в Ростов Великий. А может, в Ярославль. В Москву-то дорога теперь заказана. Вон давеча всего полсуток на вокзале проваландался, так мусора мою шпаргалку [8] , мало не с лупой, в три подхода изучали.

— То бишь на зону из столицы уходил?

— Вторую ходку — да.

— И на чем погорел?

— Тю. Даже вспоминать не хочется.

— Что так?

— Стыдно. Даже не за то, что приняли, а КАК приняли. Тьфу, придурок.

— Поделись мемуарами.

— А тебе, стесняюсь спросить, какой интерес?

— Допустим, этнографический.

— Не скажу, что разжевал, но надеюсь, интерес уважительный. Ладно, раз ты есть мой благодетель, исповедаюсь. Как на духу. Короче, поступил мне заказ на холодильник, что в кабинете директора продмага стоял. На Остоженке. Не бывал?

— Увы.

— Знатный лабаз, в Ярославле таких нет.

— А от кого заказ?

— Так, от одного хмыря. Сыскался общий знакомый по первой ходке. Вот он, ежа ему в дышло, и свел нас. А я не то чтобы такими делами в полный рост баловался, просто к тому времени уж очень долго на мели сидел. Знакома такая поза?

— Само собой.

— Значит, оценить сумеешь весь ужас энтой драмы. Так вот, этот, который наш общий, как назло, еще и аванец неслабый наперед предложил. Ну, думаю, была не была, придется уважить. Вот на следующий день, на зорьке, холодильник через окно и умыкнул. Тяжелый, зараза, пуда полтора. А куда деваться, коли впрягся? Потащил на горбу, еле в троллейбус втиснулся. Какой-то работяга сердобольный помог на остановке выгрузить, а дальше — обратно сам, три квартала пешкодралом. Дохожу до подъезда барыги, а там черный ворон стоит-дожидается. Веришь-нет, мало не разрыдался от унижения! Когда понял, что мусора меня нарочно у магазина принимать не стали. Всю дорогу следом катили, наблюдали, как человек мучается. Во зверье? Ну че ты ржешь? Я тут перед ним душу в клочья рву, а он ржет!

— Извини, дружище, это у меня непроизвольное.

К их столику полулебедушкой-полуминоноской подплыла пышнотелая официантка:

— Мужчины! Через десять минут закрываемся!

— Не беспокойтесь, красавица. Уверен, мой друг справится с шедевром вашего кулинарного искусства много быстрее.

— Хорош бабец! — резюмировал Борис, провожая официантку похотливым кошачьим взглядом. — Глянь, какая корма! Похоже, с местным ложкарем в доле работает.

Барон разлил по стопкам остатки водки:

— Давай, ярославец, по последней! Выпьем за то, чтоб Галька встретила тебя как полагается.

— За мою дуру тугоухую? Это можно.

— Почему тугоухую?

— Так ведь я первый срок за кулак получил. Тока-тока восемнадцать стукнуло, в армию собирался. А недели за две до военкомата выпили, как водится. И чем-то — уже не вспомню чем — рассердила меня Галька. Может, к Илюхе приревновал? Подумал, вот уйду я, на два года в сапоги переобутый, а он тут и развернется. Илюха, гад, давно на мою Гальку облизывается. В общем, сунул ей разок. В ухо. А она возьми да оглохни.

Барон оторопело откинулся:

— Не понял? А как же… Ты же сам мне в тамбуре распалялся: Галька, за дойки подержаться?

— Так ведь слух в этом деле не главное? Галька, она ж меня все равно того… типа любит до сих пор.

Срисовав неподдельное изумление собеседника, Борис снисходительно пояснил:

— Я про то и толкую — ДУРА!

— Хм… Ну тогда за любовь.

Случайные знакомцы чокнулись, выпили.

Борис заглотнул сосиски и — в довершение трапезы — слизал с тарелки все, до единого, шарики зеленого горошка.

— Ну, Зосипатыч! Век не забуду! Как говорится, дай Бог тебе счастья, здоровья, бабу неругачую и чтоб в рукаве завсегда пять тузов лежало. О! Чуть не забыл. У меня ж подарочек имеется. На память о встрече.

С этими словами Борис достал из кармана… лимонку и торжественно водрузил ее на скатерть. Аккурат между солонкой и перечницей.