Книга Дневная битва, страница 115 – Питер Бретт

Ахман удалился к своим людям, и Инэвера призвала сестренок. Они сняли с нее белые шелка, и она шагнула в горячую ванну, где ждали Эвералия и Таладжа, готовые оттереть ее кожу и сделать массаж с благовонными маслами.

– Принеси мои красные шелка для постельных плясок, – велела она Кеве, и та бросилась исполнять.

– Умно, – улыбнулась Белина. – Ты наденешь их под белое, чтобы быстрее отметить возвышение нашего мужа.

Инэвера запрокинула голову и расхохоталась:

– О, сестренка! Я больше никогда не оденусь в белое.

Инэвера возлежала на подушках подле Трона черепов Шарик Хора. Теперь их дворцом сделался сам храм костей павших героев, и в нем жила древняя магия. Не такая наглядная, как та, что заключалась в демоновых костях, но не менее мощная. Чтобы украсить это место, миллионы мужчин гордо приняли смерть, и их духи соединились с камнями.

Незримое присутствие предков распаляло ее, и она лежала на ложе из шелковых подушек в просвечивающих шелках. Шаровары с продольными разрезами были перехвачены на лодыжках золоченой тесьмой и при движении демонстрировали обнаженную плоть. Лиф представлял собой длинную полосу шелка, которая едва прикрывала груди. Он завязывался между лопатками простым узлом; концы завязок свободно сбегали по рукам и крепились к золотым браслетам. Волосы намаслены и тоже стянуты золоченой тесьмой.

Но и в этом скрывалась сила. Ахман терпеть не мог, когда жена появлялась в таком виде, но еще больше не любил, когда ему напоминали прилюдно, что даже власть шар’дама ка не безгранична. Поэтому он притворялся, будто решил сам так одеть жену.

Это важный урок, и она, если не ошиблась в предположении, преподаст его снова. Перед ними стояли Кадживах, Ашан, Аймисандра, Хошвах и Ханья, а также племянницы Ахмана Ашия, Шанвах и Сиквах.

– Святой Избавитель, Ханну Паш призвал моего сына Асукаджи одеться в белое, – говорил Ашан, – но моя дочь Ашия, твоя кровь, получила от дама’тинг черное. Это оскорбление.

– Ты должен холить и лелеять дочерей, Ашан, – ответил Ахман. – Если они входят во дворец дама’тинг, ты, может статься, их больше не увидишь. Нет никакого бесчестия в том, чтобы быть даль’тинг. – Он указал на Кадживах.

Ашан глубоко поклонился женщине:

– Святая мать, я не хотел проявить неуважение.

Кадживах отвесила ответный поклон:

– Я не сочла твои слова неуважением, Дамаджи. – Она повернулась к сыну, и, хотя тот сидел семью ступенями выше, со стороны показалось, будто мать взглянула свысока.

– В даль’тинг нет ничего позорного, сын мой, зато есть бремя. Бремя, которое я и твои сестры несли годами. Примешь ли ты закон в защиту мужа, что бьет дитя, в жилах которого течет твоя кровь?

Ахман поворотился к Инэвере, но она опередила его, не дав открыть рот.

– Кости не призывали их. – Ее слова прозвучали тихо, слышно ему одному, благодаря тому что она сидела подле него на возвышении. – Ты сделаешь шарумом калеку?

Ахман насупился, но тоже ответил негромко:

– Хочешь сказать, мои племянницы не лучше калек?

Инэвера помотала головой:

– Я говорю, что они предназначены для другого. Для величия, возлюбленный, не обязательно принимать сан. Ты знаешь по себе. Если хочешь, я заберу девочек во дворец дама’тинг и обучу их так же, как обучали в Шарик Хора тебя.

Ахман секунду смотрел на нее, после чего кивнул и повернулся к остальным:

– Девочек заберут во дворец дама’тинг в качестве даль’тинг и там обучат. Они станут кай’тинг, когда выйдут замуж, наденут к черным платками и одеждам белые покрывала, их с этого дня будут носить и мои сестры с матерью. Любой мужчина, который ударит не только дама’тинг, но и кай’тинг, лишится либо провинившейся конечности, либо жизни.

– Избавитель… – начал Ашан.

Ахман оборвал его легким взмахом Копья:

– Ашан, я сказал свое слово.

Униженный Дамаджи отступил, и Инэвера встала. Ударила в ладоши и потерла руки, взирая на трех девочек – еще таких молодых и покладистых. Правду сказать, она понятия не имела, что с ними делать, но такое случалось.

«Сажай семена, какие имеешь, – сказано в Эведжах’тинг, – ибо они могут принести неожиданные плоды».

Инэвера вывела девочек из большой палаты через личный выход. На пороге уже ждали Кева с Энкидо, которые благодаря отменной акустике слышали каждое слово.

– Девочек нужно по четыре часа в день учить грамоте, пению и постельным пляскам, – сказала Инэвера Кеве. – На остальные двадцать они поступят в распоряжение Энкидо.

Ашия ахнула, Шанвах вцепилась в нее. Сиквах заплакала.

Инэвера не обратила на них внимания, обратилась к евнуху:

– Сделай из них что-нибудь толковое.

Лето 333 П. В.

11 зорь до новолуния

Едва показалась знакомая окраина Лощины, желудок Лиши успокоился. Хорошо быть дома. Селения беженцев, каждое на своей великой метке, сливались воедино с невероятной скоростью.

Но вот раздался окрик, и караван резко остановился. Лиша высунулась из окна и увидела на границе центральной великой метки отряд «деревянных солдат». Пятьдесят всадников на боевых конях перекрыли дорогу. Их лакированные деревянные доспехи сверкали на солнце. Шорох в кустах на обочине выдал лучников, одетых легче – в кожу; каждый натянул тетиву и держал еще две стрелы наготове.

Позади солдат стояли сотни лесорубов, кое-кто с копьями, остальные – с орудиями своего изначального труда. Некоторых Лиша узнала. Большинство – нет.

– Что это значит? – крикнул Каваль.

И Лиша поняла, что кретин потянулся за копьем. Она распахнула настежь дверцу кареты, бросилась бежать со всех ног и в итоге растянулась во весь рост. В страхе на миг схватилась за живот, но стиснула зубы и оттолкнулась от земли.

– Госпожа Лиша! – вскричала Уонда и спрыгнула с лошади. Лиша встала прежде, чем подбежала девушка, и отмахнулась. Как она и ожидала, все красийцы взялись за копья, тогда как лучники казались готовыми сбить их наземь, а уж потом расспросить.

– Уберите копья! – завопила она.

Ее крик не усиливала магия хора, но Лише достался от матери еще один дар – громовой голос. Все взоры обратились к ней. Никто и не подумал разоружиться.

– Кто ты такая, чтобы командовать солдатами графа Тамоса? – осведомился верховой.

Он восседал на ладном скакуне, в отличие от других, которые довольствовались откормленными энджирскими рысаками, а его плащ крепился золотой цепью. Шлем украшала капитанская кисточка.