Онлайн книга «Князь из десантуры»
|
– Ну как же, – работорговец пошевелил пальцами, брызгая рубиновыми искрами перстней, – я нанимаю вас охранниками. Твоё знание языка, русич, будет очень полезным – оно поможет управляться с рабами и предотвратит возможный бунт. – Что-о?! – взорвался тамплиер. – Ты предлагаешь мне, благородному шевалье, службу гнусным охранником этих несчастных, да ещё и стать доносчиком?! Ярилов не успел даже глазом моргнуть: Анри уже вцепился в горло перса и принялся душить, извергая проклятия. Конвоиры бросились спасать хозяина, оторвали руки франка. Дмитрий взвыл, ударил одного сложенными кулаками, подсёк второго, выскочил из повозки, прокричал остальным пленникам: – Братцы, выручайте! Нас много, справимся! Рабы равнодушно наблюдали, как охранники расправлялись с бунтовщиками. Сбили с ног, молотили ножнами сабель, кулаками, древками копий… Отдышавшийся перс прохрипел: – Не убивать, рабы денег стоят. Колодки несите. Окровавленным Анри и Дмитрию надели тяжёлые деревянные колодки. Подвели к колонне, приковали к общей цепи. Дмитрий сплюнул чёрный сгусток и прокричал: – Что же вы, православные? Так и подохнете – в цепях… И еле устоял на ногах, получив от одноглазого страшный удар между лопаток. Циклоп положил толстую сыромятную змею на плечо и ухмыльнулся: – А вы все подохнете, урус. Не сейчас, так потом. На галерах или в руднике… * * * Тяжеленная колодка давит на плечи. Две увесистые деревянные половины с прорезями для шеи и рук соединяются так, что голова, будто отрубленная, лежит, словно на блюде. Не видно, куда ставишь ноги, и каждое неловкое движение приносит невыносимые страдания. Солнце жжёт, назойливые мухи облепляют кровоподтёки на лице – и не согнать никак. Шаг. Ещё шаг. Любое движение корёжит тело, пылает адским огнём каждая клеточка. Шея горит, как перерубленная. Звякает железо, на кожу толстым слоем ложится пыль, пот промывает в ней ущелья, разъедает незаживающие раны. Охранники, развлекаясь, наступают на цепь – падаешь плашмя, и невозможно подставить руки. Конвоиры хохочут, довольные: самому не встать. Потом хватают за волосы, поднимают – будто гвозди вбивают в голову. День длится бесконечно. От жажды язык распухает, пересохшие губы лопаются, кровоточат. В глазах плавают раскалённые пятна, прожигают мозг до самого затылка. Нет ни смерти, ни избавления – только боль. Боль, заполняющая Вселенную до крышки, вываливающаяся наружу, плывущая гниющим потоком. Шаг. Ещё шаг… * * * Писарь-уйгур строчил быстро, покрывая лист столбиками причудливых букв со множеством тонких лапок – будто букашек рассаживал. Субэдей, прикрыв узкие глаза, диктовал письмо Потрясателю Мира. О том, что сражение далось нелегко, полегло шесть тысяч бойцов. О том, что пространства Руси огромны, и наличных сил может не хватить для немедленного успешного похода. Посоветовался с Джэбэ: писать ли о неведомых добришевцах и загадочном Солнечном Багатуре? Джэбэ-нойона перекосило: не хотелось вспоминать о неприятном случае, омрачившем победу. Отрицательно покачал головой. Субэдей кивнул и продолжил: – И прошу твоего разрешения, великий хан, заключить временный союз с волжскими булгарами, чтобы уже осенью выступить совместно против Руси. Предложить добром, а не захотят – тогда заставить силой. Да продлит Великое Небо твои счастливые годы до бесконечности, пусть будут твои стада бесчисленны, жёны – здоровы, а рука – крепка. Твои преданные псы, Субэдей и Джэбэ. Уйгур закончил, посыпал лист белоснежным песком, чтобы быстрее высохла тушь. Поклонился, вышел из шатра. Субэдей устало потёр переносицу. Кивнул учёному арабу: – Теперь твоя очередь. Булгары одной веры с вами, вот и подумай, как составить письмо, чтобы их хан без малейшего колебания согласился на союз. Араб растерянно промямлил: – Я постараюсь, великий. Но вдруг… – Никакого «вдруг», – строго оборвал темник, – или я велю снять с тебя кожу с живого. Набью её шерстью и поставлю у шатра в назидание всем писарям. Сразу научатся писать не только грамотно, но и убедительно. Араб испуганно вжал голову в плечи, а Джэбэ-нойон захохотал, довольный шуткой боевого товарища. Действительно, развелось грамотеев. Пишут-пишут, а что пишут? Зачем? Монголы не ведают письменности, а кто владеет миром? Вот именно. * * * Прохладный ветер остудил кожу, облегчил страдания бредущих по петляющей дороге рабов. Пригнал беременные влагой тучи, закрыл от безжалостного солнца. Духота становилась всё тяжелей. На горизонте полыхали огненные сполохи: земля и небо тянули друг к другу сверкающие тонкие пальцы, пытаясь слиться в объятии. Наконец, молнии продырявили небесный купол, хлынувший исцеляющим боль потоком. Охранники чертыхались, кутаясь в плащи, персидский купец опустил полог повозки. А рабы задирали головы, глотали прохладные струи, улыбаясь. Ночь пришла раньше обычного, и конвоиры загнали колонну в овраг, закончив сегодняшний переход. Небо устало извергаться водопадом, ливень разделился на отдельные капли – тяжёлые, как камни из пращи. Рабы жались друг к другу, пытаясь спастись от пришедшего вместе с непогодой холода, и только Дмитрий и Анри лежали отдельно – товарищи по несчастью избегали общения с бунтовщиками, чтобы самим не подвергнуться жестокому наказанию. Тамплиер, с трудом изобразив треснувшими губами усмешку, сказал: – Как быстро храбрые воины смирились с участью невольников! Недаром на латыни слова «раб» и «славянин» звучат похоже. Ярилов ответил зло: – Анри, превратить в раба нетрудно любого человека, независимо от национальности и титула. Цепи и кнут, голод и колодка на шею, бичом затыкать любое слово – и девять из десяти ваших хвалёных рыцарей превратятся в животных. Не забывай, что эти люди были разгромлены в сражении, на которое шли, как на весёлую прогулку. Такой шок пережить нелегко. Шевалье повернулся к воеводе, желая возразить, но неловко зацепил раненую руку – и застонал. Сил спорить не было у обоих. Пустой желудок скрючился от сосущей боли, горели раны, натёртые до мяса колодкой и железом. Сон походил на американские горки в аду – чёрный провал, мучительное всплытие, вновь провал… Эта мысль давно зрела ядовитой почкой и, наконец, вылупилась – Дмитрий вдруг понял, что не сможет пережить следующий день. Есть предел человеку. Надо только выбрать – кинуться на охранника и принять клинок в живот или упасть под колёса повозки, нагруженной запасными цепями и провиантом. Только бы меньше мучений, которых уже и так с избытком. Решившись, Ярилов сразу почувствовал облегчение. Жалеть не о чем – даже в своём времени у Димки не осталось дорогих ему людей. А в этом, чужом, тем более. Юлдуз умерла на его руках, двое побратимов пропали. А франк вряд ли переживёт Дмитрия больше, чем на несколько часов. Отчаянная попытка спасти отечество от позорного разгрома провалилась. Делать здесь больше нечего. Ни в этой эпохе, ни в любой другой. |