Онлайн книга «Гений»
|
– Нет уж, ты на нас не вали, это тебе пусть Чернопищук разрешение дает! Кошель позвонил Чернопищуку. Тот сказал: – Разрешаю, объезжай, копай дальше. – Там пограничники везде встали. Не дадут. – Ну, не копай. – У меня простой получается. Не по моей вине. Пусть запишут как рабочий день. – Такое время, Кошель, а ты о чем заботишься? – Кушать, Виталий Денисович, в любое время хочется. А для кушать нужны деньги. А для денег нужна работа! – Ты скажи еще, что с голоду помираешь! – Так запишете? – Вот пристал! Запишу, отстань! Кошель успокоился, но ненадолго. Что запишут, это хорошо, но дело все-таки не в деньгах, ему хотелось работы. И механизму хотелось работы. Поднятый шкив недоуменно блестел на солнце своими бездействующими зубьями. Тогда Кошель рискнул и позвонил самой Марине Макаровне. Она, обычно понимающая любые вопросы даже быстрее и глубже, чем сам спрашивающий, на этот раз не сразу сообразила. – Куда копать, чего? – Траншею. Рыть. Марина вспомнила. Принятое вчера решение показалось ей давнишним и нелепым. Какая траншея, какой забор, зачем? Ничего не трогали – все было нормально. Начали рыть траншею – войска появились. Ей показалось, что это связано. А раз так, надо все сделать, как было. И она приказала, думая, что Кошель именно об этом спрашивает: – Работай. Закапывай. – Чего? – Траншею, чего же еще? – Я могу, конечно, но оплата та же! – Та же, та же, не зуди! Что ж, недаром трактор Кошеля имеет два устройства – сзади шкив для рытья, а спереди бульдозерный нож. Кошель опустил нож и начал сгребать вырытую землю, перемешенную с кусками асфальта, гравием и песком, обратно в траншею. Рядовые пограничники, стоявшие с обеих сторон, не знали, что делать, и доложили начальству. Дима Тюрин, прибыв на улицу Мира, понаблюдал, прошелся вдоль уже засыпанного участка и сказал: – Что ж. Тут следы лучше видно. Натуральная нейтральная полоса получается. Говорил он это вслух и говорил как бы Арине, которая сопровождала его, то есть будто объяснял ей, будто оправдывал свое решение. И Дима поймал себя на этом, и ему стало неприятно. Будто под надзор попал, раздраженно думал он. А может, так и есть? Может, эта Арина послана секретными службами? Если так, то ей надо выполнять задание, и она его выполнит любой ценой. Что-нибудь да найдет, тварь такая, поганка блида [50] ! – вспомнил Тюрин ругательство своей бабушки, которое ему, маленькому, всегда казалось очень смешным. Его коллега с российской стороны, видимо, тоже узрел в свежей засыпке подобие нейтральной полосы, поэтому Кошелю никто не помешал работать, и тот был очень доволен. Жалел только, что засыпать получается быстрее, чем рыть, работа скоро опять кончится. А Кошель мечтал о такой работе, которая никогда бы не кончалась. Мовчан без остановок и без препятствий доехал до Сычанска. Остановился у больницы, не заезжая во двор, пошел к моргу. Дверь была открыта, он спустился. Там была уже знакомая ему женщина. Она тоже узнала Трофима Сергеевича. – Чего еще хотите? – Скажите, а вот вы выдали нам… То, что там было. А откуда известно, что это был он? – Кто? – Ну, кого привезли. – Запись в журнале сделали. Женщина показала толстую тетрадь. – Можно посмотреть? – Да на здоровье. Мовчан посмотрел. Последняя запись была: «Бучило Р. С., 78 л.» Крупные разборчивые буквы. А перед этим – «С. Т. Мовчан, 24 г.» Но буквы другие – мелкие и торопливые. – Это вы записали или они? – Они. Чтобы, говорят, ошибки не было. Будто я когда ошибки делала! Двенадцать лет работаю, между прочим! – То есть вы документов его не видели? – А зачем они мне? Мы тут документы на хранение не принимаем, только людей в чистом виде. Документы в регистратуре. Или в милицию забирают. А то и у главврача хранятся, я в это не лезу, черт их там вообще разберет. – Женщина пожала плечами, неодобрительно глянув куда-то вверх, туда, где, в отличие от морга, принимающего людей в чистом виде, хоть и мертвом, существует куча каких-то бумажек и вообще всего, что только запутывает. А здесь – сухой остаток, без путаницы. Хотя, похоже, этому человеку и здесь что-то неясно. Это вносило ненужную сумятицу в душу женщины, поэтому она поторопила: – Идите, идите, выясняйте, чего тут стоять, не музей! Мовчан пошел в регистратуру. Окошко было закрыто. В приемном покое было трое. Мужчина лет тридцати торопливо переодевался, доставая одежду из пакета, что лежал рядом на скамейке с металлическими блестящими ножками, обтянутой коричневым дерматином. На ножках снизу белые пластиковые нашлепки-башмачки, чтобы не царапать пол, хотя этот пол невозможно исцарапать, он сделан из каменных плиток разнообразной формы, подогнанных друг под друга, как мозаика, с прожилками скрепляющего бетона. У Мовчана в саду тропинки и пол беседки так сделаны, он сам этим занимался, а помогал Степан, давно это было, лет уже двенадцать назад, и Степану было двенадцать, работал старательно, ему нравилось. Над мужчиной стояла женщина, тоже лет тридцати, с ключами в руке, наверное, жена приехала на машине за мужем. И была еще тут врач, полная блондинка в очках, которая протягивала какой-то листок и нервно говорила: – Распишитесь, я вам говорю! – Не буду я расписываться! – отказался мужчина и закашлялся. – Вы недолеченный самовольно уходите, а на мне ответственность, распишитесь! – Что у вас там, в чем расписываться? – Что самовольно уходите. – А так не ясно? – Так неизвестно, а так будет зафиксировано. – Вот и фиксируйте. – Я зафиксировала, надо расписаться. – Слушайте, вы соображаете вообще? – Мужчина перемежал слова кашлем. – У меня там мать, отец, у меня дочь там, их, может, сейчас расстреливают из артиллерии уже, а я тут буду лежать? – Не кричи, Никита, ты весь кашляешь, помолчи! – просила жена. – Лежать вас никто не заставляет, вопрос не в этом, вопрос в том, почему я за вас должна отвечать? Распишитесь и ехайте куда хотите! Далеко хоть? – спросила врач у жены другим голосом, помягче, словно пыталась заручиться ее сочувствием и поддержкой. – В Грежин. – Что, в самом деле там уже стреляют? |