Онлайн книга «Гений»
|
– Изабелла? – спросил Чалый. – Она самая. Раз уж мы родственники и не каждый день собираемся, почему не отметить? Она – небывалое дело! – достала стаканы и сама налила в них, и даже сыну плеснула на два пальца. Вино лилось так журчаще, так искристо, так заманчиво, что у Чалого прокатился комок по горлу. – Что ж, – сказал он. – Хоть и не время, но родственники – это святое. Ты, Лариса, знаешь, что я для тебя на все готов. И ты, Василий, знаешь, как я тебя уважаю. Прямо скажу: повезло моей Ларке с мужем. – Да ладно тебе, – застеснялся Василий, хотя сам был того же мнения. Поднял стакан, они чокнулись и выпили, оба стараясь при этом не спешить, показывая, что пьют не ради выпивки, а ради удовольствия и общения друг с другом. А перед площадью, в расположении украинских войск, Колодяжный говорил Вяхиреву: – Так, капитан. Сейчас самый важный момент твоей жизни, если ты еще не понял. Сниму с тебя наручники, а то не поймут, выйдешь и предложишь всем разойтись. – Хорошо, – отвечал Вяхирев, глядя в сгустившуюся тьму и никого там не видя. – Скажешь, что если разойдутся, то всем будет амнистия, а если нет, суд и тюремные сроки по законам военного времени. – Хорошо, – отвечал Вяхирев, протягивая руки. С него сняли наручники. – Пистолета тебе не дам, извини. Если кто оттуда выстрелит, сразу падай на землю и ползи обратно. – Хорошо. – Вот заладил: хорошо, хорошо! – с досадой сказал Олександр Остапович. – А что я скажу? Плохо? – Ладно, хорошо. Тьфу, прилипло! Иди. Вяхирев пошел на площадь. Встал посредине. Закричал: – Всем, кто меня слышит! Напоминаю, я Вяхирев, ваш начальник милиции, если забыли! Предлагаю всем разойтись во избежание. Я же вижу, кто у вас там, всех приглашу в отделение на беседу – как минимум. Но пока по-доброму. А если что, будет не по-доброму! Есть вопросы? – Сами разойдитесь, вас сюда не звали! – послышался голос. – Они уйдут, если вы уйдете! – объяснил Вяхирев. – Мы тут дома! Вяхирев не знал, что на это возразить. Постоял, помолчал – и вернулся. – Мне кажется, если мы не двинемся, они тоже не двинутся, – сказал он Колодяжному. – Значит, так и будем стоять? – А вы что предлагаете? Колодяжный ничего не предложил. Он задумался. Меньше всего ему хотелось ночного боя. Пожалуй, самое разумное – расположиться на отдых походным порядком, выставить караулы, а с рассветом что-то предпринять. В это время Стиркин шепотом приказывал: – Огонь открывать только по моей команде! А Нина спрашивала Евгения: – Мы что тут делаем, не понимаю? Мне мужа надо выручать, а мы куда пришли? – На мне люди, не могу отлучиться, – сказал Евгений. – Зря я на тебя понадеялась. – Прости, сказал Евгений, понимая, что подвел Нину, но его оправдывала боевая обстановка, – сказал Евгений. – С ума вы тут все сходите, вот и вся обстановка! И Нина, оставив Евгения с его бойцами, пошла в сторону пограничного пропускного пункта. Придется все узнавать и решать в одиночку. А старший Поперечко, высовываясь из-за багажника машины, стоящей у дома, целился в темноту. Вяхирева он уже брал на мушку и убедился, что получается хорошо. Но стрелять не стал – все-таки Вяхирев свой, хоть и милиционер. Пусть кто-нибудь чужой появится. Но никто не появлялся. Его позвали выпить вина, он присоединился к кружку, расположившемуся на траве под деревом. Петр наливал в пластиковые стаканчики, угощал молодежь и делился с нею жизненным опытом, посматривая на Ульяну. Ульяне было скучно. Очень кстати позвонила ее мать, парикмахерша Люба Пироженко, спросила, где она шатается. – Иду, – сказала Ульяна. – Кто со мной? Рома, конечно, хотел с ней, но подумал, что товарищи могут это расценить как предательство. Да и Петр рассказывает интересные вещи, и вино в его канистре еще не кончилось. Рома не побоялся бы предательства, если б знал наверняка, что с Ульяной у него хоть что-нибудь выйдет. Но ни разу ничего не вышло, и нет оснований думать, что сегодня что-то изменится. И уж конечно, если бы тут был Юрик, Рома пошел бы даже без надежд на взаимность, он давно заметил, что при Юрике его любовь к Ульяне вспыхивает до того, что жжет где-то в душе, а без Юрика утихомиривается до незаметности. Все промолчали, и Ульяна ушла, обиженная. Стиркин сообщил кому-то по телефону, что все под контролем, но пока ничего не прояснилось. Колодяжный тоже связался со своим руководством. Его руководство ожидало распоряжений от своего руководства, самого высокого в республике, поэтому не сделало никаких распоряжений. Совещаются, с иронией подумал Колодяжный. А Мовчан в это время был в доме Ирины, сидел на диване, обняв левой рукой Ирину, а правой Оксанку, смотрел телевизор, не понимая, что смотрит, размышлял, как быть дальше. Ирине хотелось поговорить, но она всегда точно чувствовала настроение Трофима Сергеевича, поэтому терпела и ждала ночи. Она думала о том, правильно ли мужчине, потерявшему сына, предлагать свою утешительную ласку. Вдруг рассердится? Но, может, как раз наоборот, хочет этого. Хочет, а сам тоже сомневается, хорошо ли это, принять женскую ласку, когда сын погиб. В телевизоре зазвучала лирическая музыка. Ирина использовала момент и прижалась щекой к руке Мовчана, лежащей на ее плече. Пусть подумает, что на нее так музыка подействовала. Мовчан в ответ пожал пальцами ее плечо. Ирина осмелела и поцеловала его пальцы. Трофим Сергеевич совсем перестал видеть телевизор. – Оксаночка, спать не пора? – спросил он дочь. – Нет, не пора! – Оксанка прижалась к нему и обхватила ручонками. Мовчан и Ирина переглянулись и улыбнулись. Трофим Сергеевич почувствовал, что счастлив. Как это может быть? – спросил он мысленно неведомо кого. У меня такое горе, а мне сейчас так хорошо, разве это бывает? Но тут же, словно отвечая, горе опять возникло, будто охватило жаром, да так, что голова закружилась, и Мовчан опять пожал пальцами плечо Ирины, на этот раз не для ласки, а будто удерживаясь на каком-то краю. Торопкий сидел возле Анфисы. Никогда он раньше не глядел на нее так долго. Бывало, она засыпала, а он еще нет, любовался ею, заснувшей, но Анфиса слишком чуткая, просыпалась сразу же и говорила с улыбкой: – Не надо. – Почему? – Неприятно, ты спишь, а тебя рассматривают. А спящие разные бывают. И сопят, и храпят, и рот набок съезжает. |