Книга Я, президент и чемпион мира, страница 19 – Лали Морошкина

— Ну что, парень, ведь не боишься? — спросил он.

— Нет, бабу (по-грузински «деда». — Л.М.), — отвечал Сандрик храбро, — вообще-то эти русские очень странные.

— Что случилось, не можешь объясняться с ними на грузинском? — смеялся Талес.

— Не могу, ничего не понимают-то! — отвечал Сандро.

— Мальчишка, сможешь всю ночь говорить со мной по телефону? — спросил Талес у Сандро.

— Да, бабу, все равно спать не хочется.

Тогда скажите маме, чтобы не нервничала, и позвоните мне ровно в 12 часов.

Сказанное Талесом показалось мне немного странным, но ведь странности были кредо моей семьи.

— Что он, с ума сошел? — прокомментировала мама. — Хотя, не знаю… Ему видней.

Зато утром нас ждало чудо.

— Не может быть, — твердили врачи и сменяли друг друга с медицинскими инструментами у левого глаза Сандро.

После сорокаминутной суеты главврач клиники извинился и сказал нам, что, по-видимому, они ошиблись, ребенок здоров, и мы можем забрать его.

Мама ждала нас в коридоре.

— Мам, нас отпускают, говорят, что операция не нужна, — растерянно сказала я.

— Как? А говорили ведь, срочная операция, что повредится и второй глаз? — удивилась Манана.

— О-о, поболтаете в гостинице, заодно по дороге зайдем в «Макдоналдс», и купите мне «Лего», — сказал довольный жизнью Сандро. — Мам, ты же обещала!

— Талес? — синхронно посмотрели мы с мамой друг на друга.

— Да! — подмигнул нам Сандро совершенно здоровым глазом.

— Что, да? Что он тебе сказал?

— Ничего, до первого луча солнца читал молитвы, — ответил Сандро и рассмеялся во весь рот, обнажив белоснежные зубы, не зря мои друзья и по сей день зовут Сандро «Крокодилом». — Ну пошли в «Макдоналдс»? — зудел новоисцелённый.

Общение с Талесом частично вынуждало терять иммунитет к жизни, все и так было ясно как Божий день. «Туда не иди», «вот сейчас время», «немного торопишься», «лучше на следующей неделе», и кто знает, сколько было подобных предупреждений. В тот момент кажется, что иммунитет — твоя привилегия, он всегда защитит тебя, но…

Мама затеяла генеральную уборку дома.

Вытряхивалось все: ковры, кресла, занавеси и даже наши карманы. Во время одного такого вытряхивания выпала записная книжка Талеса и «заманчиво» раскрылась. А ну-ка, скажите, какая жена пройдет равнодушно мимо раскрытой записной книжки мужа? Сам Бог велел! Моя мама не была исключением.

— Лалико, ты не представляешь, что я тебе должна сказать, — услышала я в телефонной трубке дрожащий голос Мананы.

— Что случилось, мама? — спросила я, напряженная после тирады Мананы.

— Он уходит куда-то далеко, не знаю, куда и с кем.

— Кто? Куда? — Начинать разговор с середины было стилем Мананы, остальное надо было понимать чутьем.

Талесико уходит! У него в записной книжке написано: «В марте 1996 года у меня большая встреча, я прощаюсь со всеми!» — Манана была в отчаянии. — Представляешь, я за ним ухаживаю, глажу сорочки, стираю носки, а он уходит, — не успокаивалась она. — Все мужчины сволочи!

— Ладно, ну мам, наверное, просто так написал, — сказала я ей, — этакий плод фантазии.

— Да ты вечно его защищаешь. Значит, мне кажется? — Манана всегда была объектом наших шуток, ее русский акцент и своеобразный сленг постоянно становились предметом всеобщего веселья.

Помню, однажды вернувшегося с телепередачи Талеса на пороге встретила заплаканная Манана.

— Ну почему вся Грузия должна была узнать, что ты видел голую Циури? Почему? За что мне такое наказание? — упрекала Манана Талеса, захлебываясь слезами.

— Какая Циури, Манчо, ты в своем уме? — говорил удивленный Талес.

— А что ты все твердил, «циури схеулеби, циури схеулеби»? (Игра слов. Циури схеули, переводится и как «тело женщины», и как «тела небесные». — Л.М.)

— Манчо, это совсем другое! — задыхался от смеха Талес. — Это тела небесные, женщина!

В 1994–1995 годах Манана, Талес и Эрэкле переехали в Германию, в Берлин. Талес читал лекции и в то же время участвовал в опытах, проводимых на немецкой военной базе. Я и Сандро часто навещали покинувшую страну семью. Трудные для Грузии годы мы провели сравнительно легко, частично в дороге. В конце года Манана и Эрэкле вернулись.

— Не можем без тебя, а еще Талес не соглашается на предложенные условия, представляешь, нас оставляют на немецкой базе, зарплата большая, да и квартира в Берлине, только с тем условием, что мы не вернемся в Грузию никогда! Он отказался. Мы отказались. Не хотим без Грузии!

* * *

Самолёт из Берлина как всегда задерживался. Наконец, после 8 — 9-часового ожидания объявили наш рейс. В то время при наличии знакомых в аэропорту можно было встречать пассажира прямо у трапа. Люди с багажом, пакетами «дьюти фри» и всяким скарбом сменяли друг друга. Талес опаздывал. Манана нервно накручивала круги по аэропорту.

Муж, которого она не видела три месяца, не показывался.

Внезапно у трапа мы заметили силуэт болезненно худого мужчины, он привлек мое внимание только тем, что красная сумка от «Ив Лоран» в его руке показалась мне очень знакомой.

— Талес? — Я и Манана ждали ответа друг от друга. С этой минуты для меня было ясно как день, вот про какую «большую встречу» он писал в записной книжке.

— Почему ты так похудел? — не отставала Манана от Талеса, целуя его лицо и руки.

— Я скучал по тебе, Манчик… — вымолвил он, обнимая жену. — Лапочка моя, я так скучал..

Онкологи нашли у него рак гортани.

Невероятно, абсолютно здоровый, атлетичный, добрый волшебник и рак? Быть не можеееееееееет!

— Может!

— Нет, все равно не может!

Болезнь быстро охватила его тело, но и не думала прикасаться к его душе, та была сильнее болезни!

Холодный, мерзкий март, дровяная печь и мы — оставшиеся лицом к лицу с Ее Величеством СМЕРТЬЮ!

По-видимому, кому-то там, в далекой Европе, был не на руку отказ грузинского ученого, наверное, он знал больше того, что дает гарантию жизни обыкновенному смертному.

Процесс быстро продвигался вперед к негуманному, нелогичному концу.

Прогноз врачей не оправдался, это не было раком, это не было опухолью. Отказ Талеса от хирургического вмешательства был правильным — диагноз все равно не совпал с реальностью. Он просто угасал, красиво, тихо таял как свеча, растворяясь в нас, в мире, во всем том, что так сильно любил.

— Манчик, родная, не обижайся, ну… Так лучше, во время войны столько парней ушло, им ведь нужен опекун? — говорил Талес страшные слова.