Онлайн книга «Мой папа-сапожник и дон Корлеоне»
|
Отец подошел к трону и поклонился женщине с ребенком. Соседу сказал: – Помиримся, сколько можно… Карапет сполз со стула и некоторое время растерянно оглядывал соседей, словно говорил: «Люди добрые, я не ослышался?» – Не ослышался, брат, – услышал Хачик внутренний голос Карапета. И они обнялись. Да так крепко и долго они обнимались, что казалось, каждый из их дедов и дядьев, что отказывали себе в этом удовольствии больше века – похлопать соседа по плечу, – встали в очередь и теперь с чувством и расстановкой участвуют в процедуре примирения. Дело дошло до того, что бабушке и матери Карапета пришлось рассаживать сыновей, почувствовавших вкус мужских объятий. Жена Карапета не могла и пошевелиться под многопудовой тяжестью золотых украшений и святостью новорожденной ноши. Она думала, чем обернется это примирение? Новое братство скрепилось и древним обычаем – отцу доверили разливать вино. И отец, знавший традиции, встал, поклонился и спросил, как полагается: – Люди добрые, как разливать вино, по-божески или по справедливости? А народ-то уже раздухарился. Всем уже просто выпить было охота. К словам-то уже никто и не прислушивался. Все крикнули, как и полагается в подобных случаях: – По-божески, по-божески. Получилось нестройно, но Хачик все понял. – Хорошо, – сказал отец. Он стал обходить всех вином. И тут голоса и смех стали постепенно угасать. Нестройно и не в лад замолчали музыканты. Все уставились на отца, который меж тем исправно выполнял обязанности виночерпия. И кому сколько досталось – не всем поровну. Кому капля, кому полбокала, кому полный. Карапет удивился. – Хачатур? Отец широко улыбался. – Хачик. Не с ума ли ты спятил, – прошипела моя мать. – Что ты делаешь, Хачик? Позоришь нас, да и только. Папа спокойно продолжал свое дело. – Люся. Народ велел наливать по-божески. А ведь Господь не всем одинаково отпускает: одному он дает много, другому мало, третьему – еще меньше. Я так и делаю. Как Бог дает, так и я разливаю. – Хачик, но ты не Бог, – прошептала Люся. Ее взгляд молил о пощаде. Не все и не в любую минуту готовы услышать что-нибудь в духе: «Дорогая, я хоть и не Бог, и даже не его правая рука, но, кстати сказать, перчатка на его руке, рад познакомиться». Мама посмотрела на мужа глазами полными печали и тайной надежды. Может быть, пронесет? – Люся, поговорим позже, – ответил папа, и Люся, его законная супруга, поняла – нет, все так, как, щемя, подсказывало сердце. Ее муж теперь совсем другой человек. Это не сапожник Хачик. Это новый мужчина, который не принадлежит себе самому и уж тем более не ей. Перед ней мужчина, над которым взяла власть его дорога. – Да, конечно, – только и ответила мама. – Конечно, поговорим. – Хачатур? – снова спросил хромой сосед. – Разве дело это? – Но вы все ответили – по-божески. Папа улыбнулся и поставил кувшин на стол. А Карапет немного даже растерялся, так была открыта папина улыбка. И не было в ней ни подтекста, ни лукавства. – Это просто так говорят. Люди говорят, поступаем по-божески, – развел руками Карапет. – Просто так никто ничего не говорит. Человек сам и добровольно – раб своей судьбы, а слова – это его оковы. Может быть, люди добрые, все-таки будем по справедливости? – Согласны, согласны, – заголосили гости. – Наливай по справедливости. И всем налили снова. Ропот перешел в смех, у гостей отлегло, а папа впал в задумчивость. – Что-то снова не так? – осторожно спросил Карапет. – Ах, если бы ко всем по справедливости, нас бы тут никого не осталось, – прошептал папаша – сапожник, не читавший никогда ни Достоевского, ни Честертона. Мама сидела рядышком, с тревогой поглядывала на мужа. Он не пил, почти ничего не съел и не вымолвил ни единого слова. Она ломала пальцами сухие хлеба, а он иногда брал с блюда яблоко или гранат, нюхал его и оставлял. Под конец вечера Карапет подошел к отцу и подсел к нему. – Хачик, ты вообще-то хорошо говорил. Просто неожиданно как-то. Но, вообще, хорошо. – А что толку, Карапет. Меня никто не услышал. Карапет обнял за плечи соседа на правах вновь обретенного приятеля. – Слушай, Хачик. Хочу тебе сказать, если тебе нужны будут верные люди, то знай, я всегда готов. Отец хотел сделать вид, что не понял, о чем это толкует сосед, и даже на всякий случай спросил: – Ты это о чем? Но это так, на всякий случай он спросил. А на деле-то знал Хачатур Сергеевич, что Карапетовыми устами с ним говорит Господь. И говорит буквально следующее: – Хачатур! Что в переводе на русский означает дающий крест. Сын мой! Ты уже вырос до того, что люди тебя уважают. А уважаемый человек должен и выглядеть уважаемо. Почему один ходишь? К чему маешься? Собери единомышленников и иди ровной широкой дорогой смело и без остановок. Карапет терпеливо ждал ответа. Папа молчал, потому что вдруг услышал и другой, адский голос, лукаво перефразирующий мысль Карапета: – А вдруг Карапет подводит тебя под монастырь? – Изыди, Сатана, – буркнул папа. Карапет удивленно вскинул бровь. – Я не тебе, братишка, – успокоил его Хачик. – Интересно. И часто ты сам с собой разговариваешь? – Да я не с собой. – Хочу, Хачик, понять для себя, кто ты? Клоун, как думают большинство наших односельчан, или мудрец, как думаю я? – Карапет начал издалека, но попал точно в цель. – Я сапожник. Искреннее простодушие отца стало злить соседа. – Сапожник, согласен. Но какие у тебя планы? Что ты думаешь о будущем? – Цех открою. – Трудно. – Кто говорит, что легко? – Милиция, ОБХСС, председатель колхоза. – А он при чем? – Ты же расширяться будешь. А значит, людей набирать будешь, а значит, с полей заберешь. Если платить будешь чуть больше, чем крестьянам за трудодни дают, люди к тебе валом повалят. Председатель рассердится. – Послушай, но я же не собираюсь строить обувную фабрику. – Кто знает? – Мне нужно всего лишь несколько обученных обувному делу человек. – Чем больше, тем лучше. – И место. – Само собой. – А место у меня есть. – Сарай? – Сарай. Сарай был камнем преткновения, а вернее приграничной недвижимостью. Он был распростерт по обеим сторонам небольшого оврага, сначала как мост между соседями, а затем, после того как соседи стали враждовать, блокпостом. По сути это являлось общей собственностью, но она нигде не значилась. Мост, заваленный хламом, или сарай на пустом месте, или овраг с выросшей над ним пирамидой камней. |