Книга Ты + я, страница 23 – Надежда Нелидова

В староверской Зотовке их осталось восемь старух. Всем при рождении дадены редкие благозвучные имена, по святцам. Самой молодой – 79 годков. Все солдатские вдовы. Белобрысыми тонконогими девчонками, с убранными под платы косицами, пришли на ферму – и всю жизнь ломили тут. Все повыходили замуж, все получили на мужей похоронки. Все маются надсаженными спинами, застуженными ногами. А пуще всего зубовная боль ломит руки.

Обвернут руки лопухом, капустным листом с тёплой золой. Отлежатся на горячих кирпичах, поохают – и опять слезают с печей: бесплотные, иссохшие, лёгонькие. Видать, ноша не в тягость, не бремя для земли: забыла про них.

Многие бабки уже схоронили городских дочерей, зятьёв, да и внуков, чего там. Гнилое народилось послевоенное племя. Хотя вроде жизнь пошла лёгкая, жирная, сладкая – живи да радуйся. Врачи разные болячки ищут, о которых ране не слыхивали. Здоровое питание какое-то навыдумывали.

Из района девчонки в белых халатиках, с пробирками приезжали. Настрого велели бабкам воду из колодцев не брать. Да ту воду ещё родители и прародители пили – ничего. Кто 90 лет оттоптал землицу, а кто и 107.

Бабки ропщут: когда, мол, бог приберёт? Но это так, кокетничают друг перед другом: кому ж охота помирать? Хлеба вдосталь, лампочка светит. Ветхие стиральные машины крутят такое же ветхое старушечье бельецо. Телевизор кажет такую жись – только за табуретки держись. Старушки каждый вечер собираются на телесеансы у Анастасии.

Сын Виталик матенке привёз длинный плоский, как доска, телевизор – экран огромный, как в довоенном клубе. Зрительницы промокают платками слабые мокнущие глаза: глаза впали, ресницы выпали. Плюются на девок, вытворяющих такой срам, что старухи машут руками, хихикают, взвизгивают, прикрывая чёрные ямки ртов.

Смотрят далёкие города – как перевернувшееся в Зотовском пруду звёздное небо. Дома – как горы, автомобили – как дома… Подивятся на чужие планеты – и возвращаются на матушку-Землю.

Опираясь на батожки, разбредаются по избам. Тропки мягко заросли гусиной лапкой и подорожником. Из-за заборов свежо тянет политыми огурцами. Шаркают старушечьи тапки мимо покосившихся хлевков, где коротко мекнет признавшая хозяйкин шаг козочка, заполошно гоготнут гуси, сонно грюкнет подсвинок. А с июльских спящих полей тугими волнами наносит запах нагретого девственного, могучего разнотравья, давно забывшего стрекот колхозной жнейки.

В Зотовке брошенные избёнки тоже по крышу зарастают мощной травой. Проваливаются, потихоньку уходят в землю вслед за покидающими этот свет хозяйками. Поначалу Митька противостоял запустению: выкашивал бурьян, разбирал избы – на дрова старушкам.

Но приехал в отпуск Виталик, коршуном налетел на Митьку:

– Какое право имеешь?! Я, может, тётенкину избу продать хотел?

– Кому продать, лешему болотному, что ли? Других желающих здесь нету.

– Не твоё дело. Я, может, раскатать хотел и в райцентр перевести, вместо дачи.

– Лучше бы мати перевёз! Ей же на дрова та изба пошла! – осерчал Митька. И, как старухи ни уговаривали, больше к опустелым домам не прикасался.

Раньше он лес вывозил и старушечьи огороды пахал на мерине Рыжике – да цыгане свели, когда меринок пасся на дальних лугах. Вторая кобыла, тоже Рыжик, померла родами.

А её сына, рыженького жеребчика, задрали волки. Митька той порой в райцентр утопал на лыжах, с ванной-волокушей. За хлебом, селёдкой, крупой, чаем-сахаром – всё помножено на восемь. Среди бела дня, привлечённые тёплым конским духом волк с волчихой подкопали нижние брёвна. Старухи слышали лошадиный топот и храп, но сунуться в конюшню побоялись.

Митька, хоронясь в стайке, горько оплакивал по каждому Рыжику. Вредная Апраксия находила его зарывшегося с головой в сено, корила:

– Ты по мне так шибко горевать не будешь. А ведь я тебя заместо мати воспитала…

Митька утёр слезу и сурово приказал бабке:

– Изымай из сундука пенсию – мотоблок куплю.

Апраксия запричитала, но Митька пригрозил:

– Тогда пашите огороды на себе. А я в город подамся, в грузчики.

Это был самый весомый аргумент, после которого Апраксия становилась бессловесная и смирная, как коза Катька.

С покупкой мотоблока «Каскад» деревня ожила. Апраксия с внуком даже замахнулись купить двух коров. Городские перекупщики приезжали в Зотовку за молочными продуктами. Доставляли к столу самой губернаторши – она тоже была помешана на здоровом, экологически чистом питании.

Конечно, Митьке выгодней было торговать на рынке самому, только когда?! Зимой дрова на восемь печей заготовляй, весной паши-сей восемь огородов, латай худые старухины избы. Летом окучка картошки, сенокос, ягоды-грибы. Осенью поспевали рыжики и клюква – бочками сбывал тем же перекупщикам. Они и прозвали Митьку «каскадёром».

А невесту ему и искать не надо было, явилась с доставкой на дом. То есть это бабкины пенсии были с доставкой на дом, а принесла их новенькая почтальонка из райцентра Галя. У Митьки и мыслей не было, а уж его бойкие старушечьи языки записали в женихи – приходилось соответствовать.

К Галиному приходу умывался, менял жёсткую от пота рубаху. Ждал у околицы, ухмыляясь как дурак, с букетиком ромашки, потому что Галя обронила, что ужас как обожает ромашки. Потом провожал, потому что Галя ужас как боялась встретить рысь или волка.

– Здоро-овая девка, – хвасталась Апраксия перед старухами. – Сочная, мясная. Не ушшыпнёшь – пальцы вывихнешь…

До тех пор хвасталась, пока Галя не сказала, что ждёт маленького. Осенью надо свадьбу играть, а мама с папой им выделят комнату. Да и Дмитрию пора заводить трудовую книжку, зарабатывать стаж – хватит ходить в каскадёрах.

Обрадовалась Апраксия скорому появлению правнучка. А потом притихла. Уж на что махонькая была – а совсем в комочек ссохлась, ужалась. Понимала, что давно, ой давно пора внуку семьёй обзаводиться. А то в районе его, кроме как «каскадёром», уже и старушечьим угодником дразнят.

И бабки вслед за Апраксией приуныли и с ужасом ждали осени.

Митьки не было трое суток. Вернулся из леса искусанный комарами, грязный и голодный. За спиной лыковый короб, полный отборной ягодой, в сапоге – пачечка денег. У городских ходил проводником на дальние Зотовские голубичные болота.

Кое-кому из ягодников стало плохо, когда перед ними раскинулись уходящие за горизонт сизые, подёрнутые дымкой просторы. Собирали – пальцы тряслись, побелевшие губы шептали: «Такое богатство пропадает… Такое богатство пропадает…» Митька всерьёз беспокоился об их здоровье. Очень даже запросто могут от жадности умом тронуться, бывали случаи.

Бабка Апраксия, пока кормила, пока собирала внука в баню, рассказала интересную новость. Позавчера в Зотовку неведомо как по бездорожью пробрались диковинные, сверкающие огнями автомобили – такие только в телевизоре показывают.

Остановились в крайней избе покойной Ефросиньи. Купили у старух молоко, сметану, ранний овощ. Всю ночь бумкала дикая музыка, девки визжали. Ныряли голышом в озеро, запускали в небо огненные всполохи. Бабки боялись, что спалят, глаз не смыкали всю ночь.