Онлайн книга «Сибирская трагедия»
|
Сам Буркин по хозяйству ничего не делал. Хотя вставал раньше всех и с первыми лучами уходил в горы, иногда с мольбертом, иногда без, и возвращался, когда солнце стояло высоко. Потом он закрывался в своей мастерской и работал над картиной. Однажды он пришел с прогулки, когда мы еще завтракали, подсел к столу и предложил написать с нас портреты. – Нет-нет, – категорически отказалась жена. – Я неважно себя чувствую и плохо выгляжу. Не хочу навсегда остаться такой. – А вы? – спросил меня художник. Я пожал плечами: – Не знаю. Я прежде никогда не позировал. Получится ли? – Получится. Обязательно получится! Он согласен, Григорий Иванович! – ответила за меня Полина, а для меня добавила: – Представляешь, Петя, мы повесим твой портрет в гостиной. Работать над портретом художник решил в мастерской. Хотя Полина хотела, чтобы он запечатлел меня на фоне горных склонов. Но Буркин сделал вид, что не расслышал ее предложения, и увел меня в свое убежище. Здесь царил полумрак, единственное узкое окошко выходило на гору, закрывавшую избушку от солнечных лучей. Со стен на нас глядели таинственные пейзажи, словно окна в потусторонний мир. Они дышали заповедной шаманской силой. Будь то озеро, горный хребет или могила шамана. Но это лишь видимость, поверхностный слой, а за ними – сама душа Алтая. – А вы никакой не пейзажист. Вы пишете портреты духов, – высказал я свое впечатление. Буркин улыбнулся: – Может быть, может быть… – Теперь мне понятно, зачем вы гуляете утром по горам. Пытаетесь поймать душу природы? Художник не ответил, а предложил присесть. – Сюда, пожалуйста, – он указал на стул подле окна. – И голову чуть-чуть поверните вправо. Вот так. Просто замечательно. Он сосредоточенно колдовал за мольбертом, а я боялся пошевелиться, вдруг нарушу позу. Наконец Буркин заговорил: – Склонность к камланию – это своего рода наследственная, врожденная болезнь. Правда, она не всегда передается по прямой линии от отца к сыну. Бывает, проявляется и у племянников. И тогда ребенок, которому суждено стать шаманом, начинает ощущать зов духов. Он становится болезненным, а временами даже впадает в бешенство. Он может какое-то время воздерживаться от вступления в камы, но все равно рано или поздно станет им. Ибо избранный духами не может не камлать. Иначе он совсем разболеется и скоро умрет. Шайтан [94] задушит. Шаманские способности, как и склонность к любому творчеству, алтайцы считают даром духов. Устами певца говорят духи, они же водят моей кистью. Я потому и ухожу один по утрам в горы. Там я ищу встречи со своим духом. Вместе мы обретаем огромную силу. Я не выдержал и спросил: – А сегодня утром вы виделись со своим духом? – Да. – И что он вам велел? – Нарисовать вас. Интересно, чем моя скромная персона заинтересовала потусторонние силы? Но Буркин упредил меня. – Скажите, а вы что-нибудь пишете? – Только как секретарь Потанина. Стенографирую его мысли. – Странно, – удивился художник. – И никогда прежде ничего не писали? Ни повестей, ни рассказов, ни романов… – По юности за границей баловался прозой, когда не мог говорить. Но ничего заметного, в отличие от вас, сотворить не смог. Вы ошиблись, взявшись рисовать мой портрет? Я никогда ничем не прославлюсь. Художник улыбнулся. – Я бы на вашем месте не спешил с выводами. Мой дух не ошибается. В вас тоже есть дар творца. Правда, о нем вы пока не подозреваете. Вы еще напишете свою книгу. Я еще обдумывал сказанное художником, как вдруг он спросил меня: – Пётр Афанасьевич, вы еврей? Я оторопел от удивления. – Это вам тоже дух сказал? – язвительно спросил я художника. Но Буркин продолжал сосредоточенно водить карандашом по холсту. – Нет. Просто у вас форма лица, глаза, нос и рот очень характерны для древних иудеев. В вас нет ничего азиатского, что можно отметить у любого русского. Ваши предки определенно были выходцами из Палестины. Но не арабы. Я был в полном недоумении. – Действительно, Коршуновы усыновили меня, но мои настоящие родители были выходцами из Европы, а не из Палестины. Мать – немка, а отец чех или словак. И вообще мне еще никто никогда не говорил о моем еврействе. Даже черносотенцы! – Но с вас же иконы можно писать! У немцев и славян совсем другой тип лица! – воскликнул художник. Вернувшись в дом, я застал свою жену совершенно больной. Она лежала на кровати и тихо стонала. – Мне очень плохо, Петя. Будто все внутренности выворачивает, – пожаловалась Полина и расплакалась: – А ребеночек совсем перестал двигаться. Неужели мы его потеряли… Я выбежал во двор. Буркин седлал лошадь. Он собирался в Немал, в лавку за солью и спичками. Я сказал, что Полине срочно нужен врач. Он задумался. – Таких в горах нет. В Чемале жил фельдшер, но после революции сбежал. А нового еще не прислали. – Но как вы лечитесь? – воскликнул я в сердцах. – А шаманы на что? Недалеко живет очень известный шаман Мамлый. Он к Эрлику и Ульгеню дорогу знает. – Да хоть самого черта везите! Только спасите мою жену и ребенка! Буркин вскочил на коня и унесся со двора. Я вернулся к жене. – Григорий Иванович поскакал за доктором? – спросила она. Я не знал, как сказать правду. – Здесь нет доктора. Он обещал привезти шамана. Полина побелела и прошептала: – О Боже! Я стал успокаивать ее как мог. Приводил пример из собственной жизни, как меня вылечила от немоты бабка-знахарка, когда доктора расписались в бессилии. Припомнил выступление шамана в Общественном собрании, после которого она согласилась выйти за меня замуж. – Он же выгнал из тебя злых духов. Ты сама говорила, что после его камлания у тебя словно камень с души свалился. А этот шаман еще сильнее. Он тебя обязательно вылечит. Полина заплакала. – Да я не за себя боюсь, а за маленького. Про духов – это никакие не побасенки, а правда. Дядя Саша Андреев однажды поплатился за свое неверие… Полина осеклась, осознав, что невзначай проговорилась и выдала чужую тайну. Но она так дрожала, а художника все еще не было, и чтобы хоть как-то отвлечь ее от мрачных дум и выиграть время, я стал расспрашивать ее. Она вначале упиралась, не хотела раскрывать чужой секрет, но, взяв с меня страшную клятву, что я более никому его не выдам, рассказала мне эту историю. |