Онлайн книга «Отец мой шахтер (сборник)»
|
Илья посерьезнел: – В таком случае я – Бог. Это был муляж. Муляж, понимаете? Я и не собирался его взрывать. Коммунисты – не варвары. Но предупредить мы были должны. Я написал там: «НОК». А для вас это была проверка. Вы ее не выдержали, поэтому я объявляю вам выговор. Строгий выговор. А теперь пошли купаться, – закончил он и стал расстегивать джинсы. – Печенкин! – выкрикнула вдруг Анджела Дэвис. Похоже, Илья не ожидал это услышать. – Илья Печенкин!!! – продолжила свою атаку мулатка. – Думаешь, не знаю? Да я это давно поняла! Печенкин ты, вот ты кто! Родовая фамилия Ильи звучала в устах девушки как ругательство. – Пошел к чёрту, Печенкин! – Послушайте, товарищи… – робко и безуспешно пытался урезонить ее Илья. Анджела Дэвис не унималась: – Пошел к чёрту! – Я исключаю вас из НОКа! – крикнул Илья. – Пошел к чёрту со своим НОКом, – ответила на это Анджела Дэвис. – Вы – не коммунисты! – Пошел к чёрту со своими коммунистами! Анджела Дэвис схватила Кима за руку и повлекла за собой к стоящему вдалеке горбатому «запорожцу». Поддерживая штаны, Илья растерянно смотрел им вслед. «Запорожец» на удивление быстро завелся и скоро исчез. – Параграф шесть, – задумчиво заговорил Илья. – Суровый для себя коммунист должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви и благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единой холодной страстью революционного дела… Джинсы свалились на землю, он сковырнул с ног кроссовки, стянул трусы и, оставшись голым, пошел к воде, продолжая на ходу: – Для него существует только одно утешение, одно удовлетворение – успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение. Илья вошел в обжигающе холодную воду, нырнул и поплыл, крича: – Стремясь хладнокровно и неустанно к этой цели… он должен быть всегда готов и сам погибнуть, и погубить… своими руками все, что мешает ее достижению!.. Глава двадцать восьмая. У ЭТИХ БОГАТЫХ НЕ ПОЙМЕШЬ 1 Как таинственное восточное божество, покойное и невозмутимое в собственной значимости, полупрозрачный, пронизанный кровеносными сосудами внутриутробный человек не раскрывал глаз и делал какие-то знаки то одной рукой, то другой: то ли звал, то ли отталкивал. – Володька! – восхищенно прошептал Печенкин и с силой сжал Гелино колено. Геля не поморщилась, а улыбнулась. Они сидели рядышком на маленьком низком диванчике и смотрели в экран телевизора. – А знаешь, что профессор сказал? Что он давно не видел такого здорового ребенка. – Геля, кажется, поглупела в своем счастье материнства. – Ну, ясное дело, – согласился Печенкин. – А сейчас самое главное, смотри, сейчас он пальчик в рот положит… Смотри! – И божество на экране действительно сунуло палец в розовый беззубый рот. – Вот – видишь? Видишь? – счастливо вопрошала она, заглядывая в глаза своему любимому мужчине, отцу своего ребенка. Печенкин зажмурился от счастья. Видеоизображение кончилось – запись внутриутробной жизни длилась совсем недолго. Владимир Иванович улегся на диван – подобрав под себя ноги и положив голову на колени Геле. Она ласково смотрела на него и нежно гладила по волосам. – Еще разик крутани, – шепотом попросил Печенкин. – Тебе надо домой, – тихо напомнила Геля. За окнами стояла темень. На часах было четыре. – Ну еще ра-азик, – повторил он свою просьбу. – Тебе надо домо-ой, – вновь напомнила она. Печенкин резко сел, пригладил ладонью волосы и, глядя в темный экран, проговорил спокойно и убежденно: – А я дома. Я – дома! И ты моя жена. А Володька – мой сын. Геля нажала на кнопку пульта, и на экране вновь появился внутриутробный человек. – Володька… Воло-одька… – обхватив руками голову, счастливо запел Печенкин. – Мы с тобой… Все не так будет, все по-другому – правильно! Обижать никого не буду, обманывать никого не буду. А ты с меня пример будешь брать. Мудрость простая, Володька, мудрость простая: «Сын честного человека всегда честен, а сын вора обязательно вор». – Владимир Иванович резко поднялся, сунул руки в карманы брюк, заходил взад-вперед по гостиной. – И никаких тебе Швейцарий! Здесь будешь учиться, в России! В Придонске… Университет откроем имени… имени Печенкина Владимира Ивановича! – Поймав на себе веселый взгляд Гели, Печенкин расхохотался: – Да я просто подумал: кто из придонцев самый-самый? Получается – я, – объяснил он и снова захохотал. Где-то запищал мобильный. Владимир Иванович посмотрел на Гелю. – Это твой секретный, – сказала она. Печенкин порылся в кармане висящего на спинке стула пиджака и вытащил аппарат, номер которого был известен только самым близким. – Я… Да… Понял… Да, понял, понял. Всё. Геля глянула на него встревоженно. Владимир Иванович улыбнулся и виновато развел руками. Он надел пиджак и заговорил неожиданно громко: – Ты представляешь, Уралов в Израиль уехал с отцом. – Ты говорил, – напомнила Геля с улыбкой. – Говорил? – удивился Печенкин, но тут же вспомнил еще: – Лема в свою Чечню уезжает. Я говорю: «Тебя же убьют там!» Знаешь, что он мне ответил? «Зато на Родине». Вот чечен! – Ты говорил, – терпеливо напомнила Геля. – Да, говорил, – согласился Владимир Иванович. – Я говорю: «С кем же я работать теперь буду?» И вдруг он упал. Непонятно было, как это произошло. Геля даже не успела испугаться, потому что Печенкин уже стоял на ногах. – Об ковер… – объяснил он. Внутриутробный человек на телеэкране сунул в рот палец, будто озадачился последним обстоятельством. – Ты меня не провожай, – попросил Владимир Иванович, направляясь к входной двери, но Геля уже поднялась. И вдруг Печенкин снова упал – грузно, громко, нелепо. – Володя! – испуганно вскрикнула Геля. Но он уже поднялся. – Ух ты, чего это я? – пробормотал Владимир Иванович, недоумевая, и вывалился в дверь. 2 К телеэкрану был прикреплен желтый листок, на котором было написано красным фломастером: «Володя, включи, пожалуйста». Печенкин оторвал листок и включил телевизор. Шли новости. Он сменил несколько программ, прежде чем понял, что следует включить видеомагнитофон – кассета была уже вставлена. На экране возникла Галина Васильевна. Она улыбалась улыбкой теледиктора, но глаза были очень грустны. Печенкин опустился в кресло. Словно дождавшись этого, Галина Васильевна заговорила: |