Книга Отец мой шахтер (сборник), страница 45 – Валерий Залотуха

– Что, Соловей, не вышло?! А я говорил – не выйдет… Пойдешь ты свои три года досиживать, да еще годиков шесть за побег, вот и считай! Но зато отсидишь и выйдешь на свободу с чистой совестью…

– Это я… Это я, Макаров… – прохрипел Александр Сергеевич.

Васька подумал, отпустил руку и стянул с макаровской головы колготки.

– Сергеич? – спросил он потрясенно и поднялся.

Макаров с трудом встал на четвереньки, и Васька торопливо помог ему встать на ноги.

– Сергеич! – обрадованно выдохнул он, явно еще не понимая того, что произошло. – А я думал, это Соловей. Его ж так пока и не поймали. А он обещал мне перед побегом пулю в лоб пустить, вот я и подумал…

Вид у Александра Сергеевича был жалкий. К расцарапанной щеке прибавились распухший нос, губы и подбородок в крови. Макаров дотронулся до носа и скривился от боли.

– Идиот, – сказал он и обиженно отвернулся.

Васька сочувственно поморщился и проговорил виновато:

– Так я ж не знал, что это ты, я думал – Соловей… – Он посмотрел на пистолет в своей руке и спросил: – А его где взял?

– Отдай! – потребовал Макаров, протянув руку, но Васька словно не слышал, повторяя:

– Где взял? Где ты его взял?

– Где взял, где взял… Купил! – раздраженно выкрикнул Макаров. – Дай, говорю!

Но Васька не отдавал, переводя удивленный взгляд с Макарова на «Макарова».

– Это ж статья, Сергеич, от трех до пяти… – Он передернул затвор, и на ладонь его выпала из патронника пуля с отметиной от бойка. – Осечка… – прокомментировал Васька, и тут только до него дошло: – Постой, так это ты в меня стрелял?

– Стрелял, – буркнул Макаров и отвернулся.

– А… за что, за что, Сергеич? – Васька не мог поверить. – За что?

– Отдашь, тогда скажу. – Макаров протянул руку, и Васька сразу отдал пистолет. И тут же Александр Сергеевич направил дуло в Васькину грудь. – А теперь ты скажи, – захрипел он, глядя зло и ненавидяще, – скажи, ты трахал мою бабу сегодня?

Васька недоверчиво улыбался. До него не дошел смысл сказанного, он не услышал, он не верил своим ушам, да и глазам своим, похоже, он все еще тоже не верил.

– Говори, ты трахал сегодня ночью мою бабу?! – выкрикнул Макаров и угрожающе тряхнул пистолетом.

Васька задохнулся от негодования и обиды:

– Да ты что, Сергеич! Это же Наташа! Твоя Наташа!

Макаров усмехнулся:

– Была моя… Думаешь, я вчера не видел, как вы – глаза в глаза! То ты, то она, то ты, то она…

– Так это мы стихи читали.

– Какие стихи?

– Твои, по памяти. Строфу – я, строфу – Наташа…

– А потом свет погасили?

– Да свет не мы, а подстанция, экономят… А я заранее свечку принес, чтоб Наташа одна не боялась, а сам на терраску спать пошел. Она вообще очень расстроенная вчера была, сказала, что вы поссорились, а из‑за чего – не сказала. Ну я, чтоб развеселить, и стал стихи твои читать, а она подхватила, а потом…

– Это я уже слышал, можешь не повторять! – выкрикнул Макаров. – Я все равно тебе не верю… – И он попятился к калитке.

– Сергеич, куда ты, нельзя с оружием! – Васька двинулся следом.

– Стой, стрелять буду! – попробовал остановить его Макаров, но Васька только улыбнулся:

– Ты затвор не передвинул… после осечки…

Макаров решительно рванул затвор, но Васька не остановился.

– Этого я не боюсь, Сергеич, давно не боюсь, – объяснил он, виновато улыбаясь и продолжая идти.

– А этого? – спросил Макаров и приставил пистолет к своему виску.

Васька замер. Не опуская пистолета, Макаров повернулся и побежал к калитке.

– Слышь, Сергеич! – крикнул вдруг Васька, когда Макаров, повозившись с щеколдой, открыл калитку. – Сергеич, Оська заговорил! Знаешь, что он сказал? «Мне на плечи кидается век-волкодав»! Ты представляешь? «Мне на плечи кидается век-волкодав»…

Макаров сунул пистолет в карман телогрейки и побежал прочь от Васькиного дома.

Он долго брел по обочине шоссе, пытаясь остановить попутную машину, но в наше время, как известно, редко берут попутчиков, а уж таких, каким был Макаров – в грязном ватнике, с разбитой и исцарапанной физиономией, покачивающимся на ходу, – никогда. Но Макаров не понимал этого, он очень хотел домой: упасть там, заснуть, забыть, не знать всего, что произошло, и потому поднимал руку, только заслышав звук машины, независимо даже от того, в какую сторону та шла. И когда пролетел мимо роскошный длинный лимузин, Макаров тоже поднял руку, не вспомнив, конечно, что такая машина в городе одна и принадлежит она одному человеку. Далеко за спиной лимузин зашуршал шинами, тормозя, взревел мотором, сдал назад и остановился напротив. Из распахнувшейся задней дверцы выскочил улыбающийся Фунтов.

– Александр Сергеевич! – воскликнул он обрадованно. – Далеко ли идете?

– Домой, – буркнул Макаров, глядя в асфальт у своих ног.

– Домой? – удивился Фунтов. – А ждут ли вас там? Поедемте-ка лучше ко мне на дачу! Дело у меня есть к вам. Хочу стихи свои почитать. Исписал в неволе целую тетрадку, представляете? Думаю издать, но инкогнито!

Говоря все это, Фунтов усадил Макарова на заднее сиденье, сам сел напротив и достал из бара пузатую бутылку и рюмку.

Макаров потянул носом воздух, поднял голову и увидел сидящего в углу третьего, который то ли читал газету «Коммерсант Дейли», то ли прикрывался ею.

– Глоток «Наполеона»? – Фунтов протянул рюмку, но Макаров помотал отрицательно головой, и Фунтов сам сделал глоток «Наполеона». – Неволин, Антон Неволин, как вам такой мой псевдоним?

Макаров поднял на Фунтова усталые глаза и спросил:

– А почему Антон?

фунтов пожал плечами и искренне признался:

– Чёрт его знает! Слушайте, Александр Сергеевич, а морду-то вам кто разбил?

Макаров опустил глаза и буркнул:

– Друг.

– Ну что я вам говорил! – воскликнул Фунтов. – У каждого Моцарта свой Сальери.

– Вас выпустили? – вяло поинтересовался Макаров.

– Да! Справедливость восторжествовала. Интриги, Александр Сергеевич, интриги! Этот пистолет подкинул мне в машину один сержантик. У него мама – старушка, и любит он ее пуще жизни своей. А на старушку – прорушка! То машина ее чуть не задавила, то кирпич на голову чуть не упал, то в канализационный люк, бедняжка, чуть не свалилась, одним словом – напасти. Ну, сержантик испугался за маму и признался в своем неблаговидном поступке. Меня и выпустили. Так что, Александр Сергеевич, справедливость восторжествовала, злодей повержен! – Фунтов сделал большой победный глоток «Наполеона».