Книга Открытое письмо молодому человеку о науке жить. Искусство беседы, страница 24 – Андре Моруа

Мы любим чистосердечие тех, кто нас любит. Чистосердечие прочих называется дерзостью.

Есть люди, от одного лишь присутствия которых мы теряем чувство меры и перестаем здраво мыслить. Ощущая их враждебность, мы будто торопимся обогнать собственную мысль. Из этого испытания мы выходим в ярости на самих себя, и воспоминание об этом становится при очередной встрече с этими людьми причиной новых мучений. Нужно избегать таких встреч – или серьезно себя к ним готовить, обдумывая заранее свою линию поведения.

Мы бываем естественны только с теми, кого мы любим.

Откровенно говорить о наших недостатках мы можем лишь с теми, кто признает наши достоинства.

К нам довольно поздно приходит умение признаваться в том, что мы не знаем чего-то, или в том, что мы не прочли каких-то книг. А стоит только пойти на это, и с души свалится камень!

Почитание почти всегда кончается оскорблением того, кого почитают.

Есть особое искусство противоречить собеседнику так, что это оборачивается самой ловкой лестью.

Признание в собственной робости само по себе уже означает преодоление ее.

Человеку следует отвечать за то, что он пишет, а не за то, что говорит. Оратор, упиваясь красотами собственной речи, увлекается и незаметно переходит грань, за которой слова перестают выражать мысль.

Страсти бегут за словами, как зеваки за уличным шествием.

Раскрывая перед собеседником душу, мы вдруг обнаруживаем, что ровным счетом ничего о себе не знаем. И вот приходится возводить здание этаж за этажом, по мере того как мы ведем по ним посетителя.

Ложь чаще проистекает от безразличия, чем от притворства.

Иностранец сидит в углу, почти в одиночестве. Это в его честь устроен прием, это ради него собралось здесь столько выдающихся личностей; но, едва бросив на него взгляд, они разбредаются по гостиной. Они предпочитают привычную посредственность нелегкому для общения величию, и человек, который у себя на родине всегда окружен почтительно внимающей ему толпой, грустно беседует о чем-то с ребенком.

Беседа завязалась совсем не так, как хотелось обоим. Но они уже не в силах ее остановить. Цепляясь одна за другую, с грохотом летят мимо них фразы. И словно оплошавшие стрелочники, оба глядят, как поезд их слов катится по неверному пути, к неминуемой катастрофе.

Он очень боится, что, кроме него, вдруг заговорит кто-то еще, и, когда ему на мгновение приходится замолкать, он жестом уличного регулировщика протягивает властно руку, в корне пресекая фразы, готовые вырваться из других уст.

Он пришел в надежде встретиться с ней наедине и застал двух теток и трех кузин. Собрав все свое мужество, он пытается быть веселым и непринужденным, но она видит, как ему трудно, и глядит на него с сочувствием и насмешкой.

Сидя рядом со знаменитым человеком, чьи книги она все до единой прочла, она тщетно пытается выжать из него хотя бы словечко. И не замечает слева от себя юного незнакомца, который мог бы рассказать ей множество прелестных историй.

Вся эта длительная беседа понадобилась ему лишь для того, чтобы изложить свою просьбу; однако ему бы хотелось, чтобы все выглядело так, будто он ввернул ее между прочим, совершенно случайно и будто весь разговор доставляет ему живейшее удовольствие. Но его выдал тон, он сразу это почувствовал; за опасной фразой наступила пауза, и хозяин, человек несколько сдержанный, наверняка теперь знает, что перед ним – лишь заурядный проситель.