Онлайн книга «Московит»
Женщина прижала ладони к вискам. У нее был вид безумной. – Дура… – прошептала она посеревшими трясущимися губами. – Какая же я дура! На кого променяла!.. Глава 35
Боярин Борис Иванович Морозов, до сего дня – самый близкий к царю человек, первый его советчик, не выдержав, отвел взгляд в сторону. До того невыносимо было видеть панический, животный ужас в глазах другого боярина – Леонтия Плещеева. Но уши заткнуть он не мог: в присутствии государя это было немыслимо. Потому, стискивая зубы и чувствуя мучительные спазмы в похолодевшем животе, Морозов страстно молился: «Господи, поскорее бы кончилось…» Ведь рыдающие вопли Плещеева могли потрясти любого. – Государь, за что?! – выл он, вцепившись мертвой хваткой утопающего в царский сапог. – Неужели я самый виноватый?! Ведь иные куда пуще меня воровали! Все забери! И дом, и имения, и казну! В рубашке одной готов остаться, на паперть с протянутой рукой пойду, только живота не лишай! Вели кнутом ободрать как липку! Только пощади, государь! Пощади! Ведь даже мышь, и та жить хочет… Не выдай на смертную муку! Царь Алексей Михайлович, сгорбившийся, со страдальческим лицом, больше похожий в эту минуту на измученного годами и болезнями старика, нежели на юношу, отвернулся и махнул рукой. Подскочили рынды [25] , схватили Плещеева, рывком подняли, поволокли к дверям… – А-а-а!!! – Дикий вопль, отразившись от стен и сводчатого потолка, чуть не оглушил. – Не хочу, не хочу-ууу!!! Пустите-еее!!! Ноги Морозова бессильно подогнулись, будто кости в них исчезли каким-то волшебством. Боярин, пав на колени, закрестился, всхлипывая и шепча дрожащими губами: «Отче наш…» – Молись, молись! – вдруг взъярился юный царь, метнув в своего советчика и свояка такой взгляд, что тот лишь чудом не лишился сознания. – То по твоей вине! По справедливости, не его бы на площадь – тебя!.. – Государь! – только и смог выдохнуть Морозов, со всем усердием бухнувшись лбом о пол. – Виноват, каюсь! Только ты ж слово дал, царское… – Умолкни, лиходей! – топнул ногой Алексей Михайлович, который хоть и вошел в историю с прозвищем Тишайший, но гневаться при необходимости умел, да так, что мало никому не казалось. – То я помню! И слово сдержу. Хоть, чует сердце, пожалею! Смертный грех-то не на тебя падет, на меня! Издалека донеслись последние, приглушенные расстоянием и коридорными поворотами вопли Плещеева: – Пока не поздно, смилуйся, государь! Не то за кровь мою с тебя взыщется! Со всего корня Романовых! Царь скривился, точно от приступа лютой зубной боли, и закрыл лицо руками. Послышался сдавленный стон… Потом, будто опомнившись, Алексей Михайлович быстро повернулся к иконостасу. – Господи, прости! – чуть слышно вымолвил он, творя крестное знамение. – Ведь не по злобе, не по самодурству… Едино лишь из крайней необходимости государственной! Не мог я помиловать Плещеева, сам видишь, никак не мог! Сегодня – его. Завтра – Траханиотова… Да, и второго придется на жуткую гибель выдать, чтобы лютующая чернь успокоилась… Прости, Господи! Будь милостив ко мне, многогрешному… Ох, как тяжко бремя царское, как тяжко… – И это все? Больше ничего? – Все, як бога кохам! Все! – пролепетала Агнешка, глотая слезы и вжавшись в самый угол возка. – Кроме служанок, кто-то об этом знает? Например, пан Адам? – Никто, ни единая душа! Я… я никому не осмелилась… Ни матушке, ни отцу… Да я просто сгорела бы от стыда! Езус свидетель… Анжела выдохнула с нескрываемым облегчением. Все не так страшно… Самое главное – что они с Андреем перенеслись сюда из другого века и даже тысячелетия! – осталось в тайне. А то, что ударилась в предельно интимные откровения, вогнав в краску невинную до кончиков ногтей девицу… Ничего, переживет! К тому же ей полезно знать: папаша-то более чем ясно намекал, что уже присмотрел жениха, какого-то полковника Тадеуша со сложной фамилией… А в Средних веках слово родителей – закон! Стало быть, скоро свадьба, а там и брачная ночь… Пусть морально готовится. Внезапно представив, как собственные родители сейчас мечутся по Москве в поисках пропавшей дочки, обрывая телефоны и воображая самое страшное, Анжела чуть не расплакалась на пару с Агнешкой. Да, предки безнадежно старомодные, часто раздражающие… Но как бы она хотела еще хоть раз их увидеть, обнять со словами: «Я люблю вас!» Эх, что теперь говорить… Чувствуя, что еще совсем немного – и она точно ударится в рев, Анжела поспешила сменить тему. Чтобы заодно выяснить некоторые очень даже важные моменты… – Ах, мне так неловко, что я смутила панну Агнешку! – вздохнула она, весьма умело приняв покаянный вид. – Боюсь, панна теперь будет плохо думать обо мне… Но, честное слово, мы помолвлены с паном Андреем! Он почти мой законный муж… Конечно, грех остается грехом, ведь мы еще не венчаны. Но ведь сам Бог и простил Марию Магдалену, и спас от лютой смерти женщину, обвиненную в неверности мужу, сказав: «Пусть первый камень в нее бросит тот, кто безгрешен!» Не так ли? – Так, истинно! – кивнула Агнешка, чуть осмелев. – Надеюсь, он простит и меня! – возведя глаза к крыше возка, вздохнула Анжела и перекрестилась. – Что касается панны, я все же прошу ее не быть ко мне слишком строгой. Любовь – такое чувство… Порой заставляет забыть и про скромность, и про приличия… – Анжела еще раз вздохнула, украдкой наблюдая за реакцией полячки. – Панне оно наверняка знакомо! Ведь, если я правильно поняла слова пана Адама, дело идет к свадьбе! Кажется, жених панны… э-э-э… полковник Тадеуш Пше… Пшекши… Прошу прощения, многие польские фамилии трудны для нашего языка… Что такое? Что с панной?.. Агнешка, до той поры кое-как крепившаяся, все же не выдержала и горько разрыдалась. Через минуту, уткнувшись мокрой от слез щекой в плечо странной московитянки, она открывала ей все, что тяжким камнем лежало на душе. К своему счастью, не видя выражения ее лица… Максим Кривонос, не раздумывая, отдал бы и славу свою, и немалую скопленную казну, лишь бы очутиться подальше отсюда. Жгучий, беспредельный стыд терзал его с беспощадностью самого умелого палача. Судя по лицу и хриплому, прерывистому дыханию Вовчура, приятель его и помощник испытывал то же самое чувство. Как, впрочем, и все казаки его отряда, которые с потрясением и слезами смотрели на связанных поселян, понуро бредущих по пыльному шляху. И на крымчаков, гнавших живой «ясырь». Изнуренные пленники, вскинувшиеся было при виде большого конного войска, загоревшиеся надеждой, быстро поняли: помощи не будет. Шли молча, лишь бросая взгляды, от которых хотелось пустить пулю в лоб. И даже матерые казаки, испытавшие такое, что иному не привидится в кошмарном сне, не выдерживали, отворачивались, скрипя зубами. – Да что ж это, браты-товарищи?! – не выдержав, вдруг воскликнул кто-то. Судя по голосу, совсем еще молодой, почти мальчишка. – Неужто не вступимся?! Или креста на нас нет? Может, вот так же и наших батьков да невест… |