Онлайн книга «Между жизнью и смертью»
|
— Теть Глаш. — Чего тебе? — Ты мне Сергиенко не вызовешь, а? — А чего тебе от нее? — Да вот муж просил передачу передать. Он там на какое-то совещание торопится, так это… сам не может. Слышь, позови ее, хорошо, теть Глаш? — отчаянно врал Банда, искренне хлопая своими голубыми глазищами. — Ну, я ж тебя ни о чем не просил. Ну, позарез надо. — Чего это ты так беспокоишься-то, а? — Он меня просил передать ей и на словах кое-что, так это, мне ее лично увидеть надо. — Так скажи мне… — Ну, тетя Глаша! — Что, перепало от мужа что-нибудь, раз так стараешься? — подозрительно прищурилась старуха, окидывая Банду цепким взглядом. — Небось, окаянный, бутылку уже отрабатываешь, да? Сейчас пойдешь, зенки зальешь, а мне потом самой котлы с обедом с кухни волочь по улице? — Ну, теть Глаш! — канючил Банда. — Ну есть, конечно, бутылка. Ну мы ее с дедом Артемом выпьем, чего там. Но котлы я понесу, зуб даю! — У, змей! — старуха, кряхтя, поднялась с маленького диванчика в комнатке для свиданий, и Банда чуть не подпрыгнул от радости — сработало! — Гляди тут, никого не впускай и никого не выпускай. А то мне Нелли Кимовна голову оторвет… — Да все будет нормально, не боись, тетя Глаша. Ты мне ее только вызови, а я мигом… — Как фамилия-то? — Сергиенко. Ольга Сергиенко. Из этой, из двадцать четвертой палаты. Старуха, шаркая кожаными больничными тапочками, поползла по лестнице на второй этаж, а Банда нетерпеливо заходил по комнате, меряя ее огромными шагами, в ожидании появления своего агента. Но, к его удивлению, минут через десять снова появилась тетя Глаша. — Слышь, Сашка, а муж-то ее давно ушел? Ты его догнать не сможешь? — Нет, а что стряслось-то? Лицо старухи как-то странно изменилось, и Банда почувствовал неладное. — Ольга твоя не может спуститься. Она в родильном уже лежит, отходит… — Как отходит? — Да после кесарева. — А чего, ей кесарево сечение делали? — Да. Главное — ребенок родился мертвым… Вот, горе-то какое у людей! Это ж только подумать! Ходила, ходила девять месяцев, мучилась, на сохранении лежала… Всяк ее досматривал, осматривал… А ребенок — мертвый… Вот в наше время — бабы в поле родят, отлежатся немного, покормят малого, завернут в подол — да снова в поле. А нынче девки совсем никудышные пошли — то сами мрут, то выносить не могут, то детей мертвых рожают… Господи, что делается, а все Чернобыль проклятый виноват! Чтоб их черти в этой радиации купали… — завела причитания тетя Глаша, но Банда уже не слушал ее. Именно в эту секунду он почувствовал себя в лавине. Именно в это мгновение он растерялся, не зная, куда кинуться и что делать. Несколько минут он стоял посреди комнаты для посетителей, не в силах сдвинуться с места. Но вдруг, очнувшись, яростно шмякнул пакет с апельсинами об пол. — Ты что делаешь-то, а? Ты чего беспорядки наводишь тут? Совсем очумел, окаянный… — заверещала тетя Глаша. — Зенки позаливают с утра… — Нет, тетя Глаша, хорош. С меня довольно. Теперь я не беспорядки, теперь я порядки буду наводить. Пора разобраться в конце концов, что здесь творится, — и он бросился вверх по лестнице. — Куда тебя несет, ирод? Нельзя тебе туда. Увидит Кимовна — выгонит в два счета. А ну, вернись! — кричала старуха, но Банде было уже не до нее. Он, как смерч, влетел в двадцать четвертую палату, и испуганные его внезапным появлением женщины завизжали, укрывшись по горло одеялами. — Тише, милые! — протестующе поднял руки Банда, пытаясь их успокоить. — Здесь Оля Сергиенко лежала? — Да, — робко ответила рыженькая курносая девушка, совсем, еще девочка, лежавшая у самого окна. — Здесь. Вот на этой койке Оля лежала. — Где она? Что с ней случилось? — Говорят, родила уже. Мертвого мальчика. Недоразвитого. Говорят, он давно уже мертвый был, не развивался. Ей кесарево сечение делать пришлось, чтобы извлечь… — Когда операция была? — перебил словоохотливую помощницу Банда, стараясь как можно быстрее все выяснить, без ненужных эмоций и оценок. — Ночью, наверное, точно не знаем. — Ее вчера с утра начали готовить. Обедать не разрешили, — подала голос соседка рыженькой, крупная немолодая женщина. — А где-то перед ужином и увезли. — В родильное? — Ну да. А почему вы, собственно, интересуетесь? — женщина вдруг взглянула на него с подозрением. — Вы ведь не ее муж и не врач. Что-то мы вас никогда раньше здесь не замечали… — Нет, я видела его. Он санитаром работает, нам еду в столовую привозит, — рыженькая оказалась куда более глазастой, чем ее подозрительная соседка. Банда, не отвечая, повернулся, собираясь уходить, но в дверях палаты нос к носу столкнулся с Альпенгольцем, заведующим отделением, — худым высоким мужчиной лет сорока. Банда знал его только по фамилии, Альпенгольц же вряд ли знал Банду вообще. — Кто вы такой и что вы здесь делаете? Это в этой палате кричали? — строго спросил врач, решительным движением поправив очки на носу. — Кто дал приказ о переводе Сергиенко в родильное? — Какая вам разница? Быстро покиньте помещение. Что вы вообще здесь делаете? — Слушай, ты, — Банда одной рукой сгреб халат на груди врача и, приподняв немного этого тощего субъекта, легонько стукнул его спиной о косяк, — я задал вопрос и жду ответа. Времени у меня очень мало… — Что вы себе позволяете? — испуганно взвизгнул Альпенгольц, снова поправляя очки. — Тебе не ясно? — Банда повторил процедуру «постукивания» о косяк, и Альпенгольц с готовностью заговорил: — Распоряжение было Рябкиной. По всем показателям Сергиенко пришло время рожать. — У нее были схватки? Какие-нибудь там еще признаки подошедшего срока? — Нет. Но ее осматривала накануне сама Рябкина совместно с доктором Кварцевым… — Это заведующий родильным отделением, да? Заместитель Нелли Кимовны? — уточнил на всякий случай Банда. — Да. Они очень обеспокоились после осмотра, их насторожило состояние и положение плода. По их словам, плод был мертв или, по крайней мере, не подавал признаков жизни… — Это они сказали при Ольге? — Ну что вы! — возмущенно сверкнул глазами за стеклами очков Альпенгольц. — Как можно — при больной говорить такие вещи! Эта информация предназначалась только для меня. |