Книга Пастух, страница 45 – Григорий Диков

— Знаешь, кто таков? — спросил матрос.

Гимназист подслеповато прищурился. Потом повернулся к матросу и ответил:

— Узнаю, Терентий Матвеевич. Мне товарищи про него рассказывали, когда надо мной первый суд был, за листовки. А потом я его в охранном отделении в Петербурге на Гороховой видел. Он меня уговаривал на полицию работать. Ласково так уговаривал, убедительно… «Горелый» у него кличка. Провокатор и сволочь. От него еще несколько наших ребят пострадали, кто агитировал.

Дружинники загудели, кольцо их сомкнулось. Кто-то крикнул из-за спины матроса:

— Мальчишка правду говорит! Я этого белого видел в жандармском на допросе, после первой стачки!

— Точно, — донесся еще один голос из толпы, — мы про него уже давно знаем, с третьего года!

Раздались крики: «Гнида!», «В расход его!»

Матрос подошел к Нилу и белобрысому вплотную.

— Ну что, гаденыш, попался? — прохрипел он и зло сплюнул на снег.

Тут белобрысый, до сих пор стоявший спокойно, оттолкнул матроса, выхватил из кармана револьвер и не целясь выстрелил в гущу дружинников. Произошло замешательство — кто-то повалился на землю, кто-то присел. Белобрысый выстрелил еще раз и тут же бросился вперед напролом, отталкивая тех, кто пытался его удержать. Нил рванулся вслед. Им уже почти удалось выбежать за пределы освещенного круга, спасительная темнота переулка была близка — но матрос, оправившийся первым, схватил охотничье ружье, выроненное кем-то из дружинников, и выстрелил.

Небо опрокинулось. Где-то сбоку мелькнул сугроб, и Нил упал на спину. Одна его рука сжимала револьвер, а на сукне пальто, чуть ниже груди, расплывалось горячее черное пятно.

Нил попытался подняться, но подбежавший матрос сильным ударом приклада снова сбил его с ног.

— Шкура, удрать хотел! — крикнул кто-то рядом.

— Револьвер у него возьми, скорее!

Голоса вокруг множились; Нилу выкрутили руки, пинками заставили встать и потащили к баррикаде.

Оказавшись на ногах, Нил почувствовал резкую боль. Глянув вниз, он обнаружил, что левая пола его пальто отяжелела и почернела от дымящейся крови. От страха закружилась голова. Вокруг, в красных отблесках огня, он видел искаженные злобой лица фабричных. Они кричали и размахивали руками, но он уже мало что понимал. В голове гудели вопросы: «Почему я? Зачем меня туда волокут? Где белобрысый, где Мими?»

Подтащив Нила к забору, к которому примыкала баррикада, дружинники бросили его в сугроб. Матрос вышел вперед и поднял ружье. Он уже взвел курок, как вдруг за его спиной послышался шум, крики, а затем и выстрелы.

— Казаки! — заорал кто-то из дружинников. — Сзади обошли!

Фабричные, окружавшие Нила, бросились врассыпную. Некоторые из них, заряжая на ходу ружья, устремились к баррикаде. Другие, поскальзываясь на обледенелой мостовой, пробовали убежать дворами, но было уже поздно. Из темноты улицы на освещенный пятачок рядом с баррикадой выскочило более двадцати всадников с обнаженными саблями. За всадниками поспевала пехота. Шагов за сорок до баррикады отряд солдат остановился и поднял винтовки. Офицер скомандовал:

— Пли!

Прогремел залп, и несколько фабричных упали замертво.

Дружинники собирались отстреливаться, но опоздали: солдаты и казаки в несколько мгновений достигли баррикады и прижали к ней восставших. Кому-то из фабричных удалось скрыться, оставшиеся были взяты в кольцо. На заснеженной мостовой осталось лежать около дюжины безжизненных тел.

Казаки спешились и начали разбирать баррикаду, поднимать с земли раненых фабричных, сводить их в одно место и собирать оружие. Почти теряя сознание от боли, Нил слабым голосом принялся звать на помощь. К нему подошли. Нил стал сбивчиво объяснять, кто он такой. Он вдруг испугался, как бы его не приняли за одного из восставших и не бросили умирать на снегу. Скороговоркой, стараясь удержать внимание слушавших его казаков, он говорил, что оказался здесь случайно, что к бунтовщикам никакого отношения не имеет — напротив, был захвачен ими в плен и его собирались расстрелять…

— Можете не тратить силы, Нил Петрович! Я прекрасно знаю, кто вы такой, — раздался вдруг голос рядом. — Или, может быть, вас следует величать Ефимом Григорьевичем?

Услышав эти слова, Нил вздрогнул. Перед ним, в окружении двух казачьих унтер-офицеров, стоял немолодой господин в расстегнутой шинели, под которой виднелся синий мундир подполковника жандармерии. Несмотря на прошедшие годы, Нил узнал его — это был бывший полицмейстер Городца, Дмитрий Иванович.

Склонившись над Нилом, Дмитрий Иванович внимательно оглядел его и добавил:

— А вы, однако ж, порядочно изменились. Сколько лет я думал о том, как вас поймаю, но подобной встречи даже и представить себе не мог!

Дмитрий Иванович выпрямился, и, натягивая замшевые перчатки, продолжал:

— Вы, я надеюсь, понимаете, что я вас только что спас от смерти? Вот удивительно: годами гоняться за вами и мечтать о том, как вас повесят, а в результате — спасти от расстрела! Впрочем, меня за это благодарить не стоит. Скажите-ка лучше спасибо своему слуге: он исполнил гражданский долг и дал нам знать, где вы с ним условились встретиться. Кабы не он, лежать бы вам сейчас с простреленной головой. С такими, как вы, эти господа — тут он кивнул на арестованных, — не шибко церемонятся. Так что вам очень повезло!

Застегнув шинель на все пуговицы, Дмитрий Иванович надел шапку и, обратившись к казачьему унтер-офицеру, приказал:

— Вахмистр, немедля взять его под стражу! Это тот самый преступник, о котором я вам говорил.

Унтер-офицер помог Нилу встать и передал на руки двум рядовым. Заметив кровь на пальто Нила, подполковник скомандовал:

— Перевязку ему, а потом в больницу, да поживее! И караул к арестованному приставить, не меньше трех человек. Глаз не спускать, об исполнении доложить!

Положив Нила на чью-то шинель, казаки расстегнули его пальто и стали делать перевязку. Выпущенная из ружья пуля прошла навылет, и рана не было опасной, но Нил потерял много крови и слабел на глазах. Безвольно лежа на снегу, он смотрел на происходящее вокруг. Возгласы казаков, звон их оружия, стоны раненых и храп лошадей доносились до него словно издалека.

Внезапно среди окружавших его людей Нилу почудилось знакомое лицо. Присмотревшись, он вздрогнул: перед ним в кургузом овечьем тулупчике молча стоял седой Ферапонт и внимательно глядел на лежащего. «Нет, это не Ферапонт, — сообразил Нил, — но кто же тогда?» Напрягши память, он принялся лихорадочно примерять увиденное им лицо к тем людям, с которыми его сводила судьба. Перед внутренним взором Нила явился еще один образ из прошлого: торбеевский управляющий, что когда-то остановил старосту и запретил пороть пастушка. «Нет, это не он, — подумал Нил, — того наверняка нет в живых… А может, старшой из плотницкой артели? Вроде бы похож, но и он, когда мы расстались, уже был стариком. Кто же это такой, откуда взялся и почему я его знаю?» Нил протянул руку к стоявшему, пытаясь заговорить, но из его уст вырвался лишь стон, а рука бессильно упала на снег.