Книга Шахта, страница 2 – Антти Туомайнен

Будка проходной с зеркальными окнами выглядела как пограничный пункт пропуска. На стене, на высоте полутора метров, висела табличка с крупной надписью «Выдача пропусков», а за будкой на флагштоках красовались флаги компании. Их зачем-то было три – на каждый по одному.

Снежинки прилеплялись к лицу и таяли, ветер забирался под джинсы и кальсоны, пуховик защищал получше. Через несколько шагов начинало казаться, что идешь в одной только куртке посреди снежной равнины. За проходной громоздились производственные корпуса шахты – дробильные, обогатительные станции, чего только не было. Я поднялся по лесенке к двери и нажал на кнопку звонка. Дверь открылась, мимо разом выдуло все тепло. Открывший дверь мужчина был в куртке с названием компании и – неожиданно – в каске на голове.

– Я за пропуском.

Он был низенького роста, и область вокруг рта была испачкана каким-то неопределенным образом.

– Пропуском?

Я кивнул в сторону надписи.

– Там сказано, что пропуска выдаются здесь.

– Не выйдет.

– Как же тогда попасть на территорию шахты?

– А туда и не попасть.

– Я – журналист, пишу о вас репортаж.

– Так тебе следует обратиться в головную контору в Хельсинки. Все наши пиарщики сидят там.

– Ну а те, кто отвечает за оперативную работу? Они должны быть здесь.

Казалось, он задумался.

– Погоди на парковке, – сказал он и закрыл дверь.

Я спустился и начал ждать у нашего автобуса. Тут хоть какая-то защита была от ветра, швыряющего снег туда-сюда.

Десять часов езды, на стоянке мерзнут сопли, но я хотел этого. Анонимный мейл пришел менее суток назад.

– День добрый.

Я не заметил его появления, что было странно, учитывая размеры подошедшего. Наверное, снег приглушил шаги или ветер унес за собой всю их тяжесть.

– Янне Вуори, газета «Хельсингин Пяйвя».

Он пожал мне руку. Ощущения были как если бы ухватился за вилку подъемника.

– Антеро Косола, начальник отдела безопасности. Я так понимаю, вы здесь по редакционному заданию.

Это было сказано таким спокойным и теплым голосом, что от него мог бы растаять весь снег кругом. Косола был ростом выше ста девяноста сантиметров и весил под сотню килограммов. В нем все было широким: плечи, подбородок, рот, нос, и только щеки были худыми. Карие глаза, мягкий голос… Несмотря на внушительные размеры, в нем было нечто мелкое, это как если бы у слона все-таки получалось поворачиваться в посудной лавке. Черная шапочка была туго натянута на круглую голову, он широко улыбался.

– Может, поговорим неофициально, – спросил я.

– Так сказать, не для эфира?

– Пускай так.

– Знаешь, мне уже столько лет, что про вашего брата я совершенно точно знаю одну вещь: журналист в принципе не может поговорить просто так.

Помолчали. Посмотрели друг на друга.

– Могу спросить, кто твой начальник?

Солнечная улыбка. Молчание.

– Давно ты работаешь в этой конторе?

– С тех самых пор, как здесь началась добыча, два с половиной года.

– Какие-то проблемы за это время были? Мешают ли снег и холод вести работы? Может ли, скажем, долгий снегопад вызвать какие-нибудь проблемы?

– Ах, ты об этом, – протянул Косола, глядя на небо с таким видом, будто он только что заметил сам факт снегопада. – Ну, в Хельсинки это может быть и достойно новостей. В эдаких полуботиночках уж точно не стоит отправляться в дорогу.

С этими словами он посмотрел на мои ноги – мои вполне зимние ботинки казались тут пуантами.

– В деревне вы сможете получить все необходимое снаряжение, – произнес он дружелюбным голосом инструктора по туризму, – если планируете здесь задержаться.

Я ничего не ответил.

– Ну что, планируете?

Только я собирался открыть рот, как рядом возник Рантанен. Я представил их друг другу и поинтересовался у Косола, можно ли его сфотографировать.

– Думаю, обойдемся без этого, – ответил тот. – Я не особенно фотогеничен.

– Снимок пойдет в статью о руднике.

– А я и не подумал, что для модного журнала. Можно спросить одну вещь? Зачем вы здесь, ведь головная контора находится в Хельсинки? Все, кто может ответить на ваши вопросы, находятся именно там.

– Именно поэтому, – ответил я, – именно поэтому мы здесь.

Косола посмотрел на меня и сказал:

– Господа, позвольте откланяться, я вынужден покинуть вас.

Он повернулся и зашагал в сторону проходной.

– Секундочку, еще один вопрос, – крикнул я.

Он остановился и обернулся.

– На тот случай, если мы тут застрянем. Есть номер, куда можно позвонить?

– Записывай номер мобильного, – прокричал в ответ Косола и продиктовал мне цифры. Я вбил их себе в телефон. Сунул его в карман и посмотрел в ту сторону, куда только что ушел Косола. Его не было видно, не было даже следов на снегу. По какой-то причине мне опять вспомнилось предложение из того имейла.

Мы роем себе могилу.

2

Он стоял на углу улиц Мусеокату и Рунебергинкату и вдыхал холодный январский воздух.

Нью-Йорк пах хот-догами и выхлопными газами, Лондон – подземкой, Париж – свежим хлебом, Берлин – мазутом, а Хельсинки…

Его невинный запах был похож на запах оставленного на морозе шерстяного свитера, на который побрызгали соленой морской водой и бросили немного еловых иголок.

Он начал понимать, что истосковался по родному городу, что тоскует больше, чем может себе в этом признаться, да и знал ли он вообще, насколько сильна его тоска? Его не было здесь более тридцати лет.

Когда он уезжал, Хельсинки был на самом деле маленький городишко, серый снаружи и изнутри, а этот город был совсем другим.

Он пошел по улице Рунебергинкату подальше от центра. Ах, все эти дома и улицы выглядят такими знакомыми и совсем не изменившимися. Пришел в парк Хесперианпуйсто, увидел на краю ресторан, куда когда-то ходил обедать. Место выглядело точь-в-точь как и тогда, давным-давно: большие окна, над ними светящиеся буквы названия, в окнах то же самое, будто написанное рукой ребенка: толстая «е» и крошечная точка над «i». Зал ресторана был наполовину пуст или наполовину полон – тут как посмотреть. Это такой эксперимент из молодости, как бы он на него ответил сейчас? Пожалуй, в молодости стакан был всегда наполовину пуст и хотелось доливать и доливать, а сегодня прямо-таки приятно думать о том, что в этом чисто гипотетическом стакане что-то еще есть и, если хоть около половины стакана, значит он наполовину полон. Вот тебе и положительные стороны приближающейся старости: всего становится больше, чем достаточно, – всего, кроме времени.