Онлайн книга «Волхитка»
|
– Звонкие слова придумал! – возмутился Анисим Демонитыч. – А меня эта тварюга давеча едва не загрызла в бору! Чистоплюйцев руками развёл. – Тебя она и загрызёт когда-нибудь, потому как – Совесть! И потому как у тебя – наследника нечисти – рыло в пуху!.. – Чего-о? – Кикиморов аж задохнулся от этой наглости. – А ежли я тебе в рыло заеду сейчас? В чём оно будет? – А ты не заедешь. И не зайдёшь. – Чистоплюйцев усмехнулся, отвернулся и потопал по глубоким снегам, почти не оставляя следа за собой – как будто вовсе и не человек, а дух святой. «Наследник нечисти» сорвал ружьё с плеча, курок нажал… И что же? А ничего же. Денёк стоял погожий; солнце припекало и над снегами курился пар, в котором вдруг задрожала фигура чудака, расплылась и пропала, чтобы нежданно-негаданно возникнуть перед кем-нибудь другим – совсем в другом месте. Чистоплюйцев любил это дело – возникать то там, то здесь. Он по-прежнему пытался людям вразумить, зачем они живут на белом свете, и что их ждёт. И про мальчика в белой рубахе с Негасимой Свечою в руках он тоже людям объяснять пытался, да разве кто поверит чудаку: смеются – кто за спиною, кто прямо в глаза. 28 Был Покров – земля укрылась чистыми снегами. Полуденное солнце кое-как морозные туманы разгребло над островом. Куржак летел с деревьев – потеплело. По первопутку бодро частила сытая савраска, оглядывалась на визжащего поросёнка – надоел. На полянах у дороги попадался след мышкующей лисицы, свежие покопки с кровяным застывшим бисером на дне и сереньким подшерстком пойманной полёвки. У поваленной осины снег притоптан зайцами – давно питаются, грызут кору. И – ни намёка на волчий след. Ехали двое – Боголюбин со старшим сыном Ипатом, названным в память о покойном священнике Белого Храма – далеком родственнике. (Когда собрались уничтожать Белый Храм, священник стоял возле окошка в своем доме и умер от разрыва сердца во время динамитной канонады). Боголюбины жили в беловодском городке, но закваска деревенская осталась: любили вырваться на вольный воздух, как сейчас. Поросёнок неожиданно замолк. Размеренно поскрипывали гужи, синица на придорожной берёзе позвенькивала. – Сдох? Задохнулся? – встревожился Ипат. – Да не… там дырка есть, – возразил отец. – Он отдыхает. Сын соскочил и на ходу пинком поддел мешок. – Эй, ты! Скотина! – Убьёшь! – предупредил отец. – Будешь заместо него верещать! – Пускай работает, не на прогулку выехал! А то не ноженькой, а ножиком взбодрю!.. В мешке захрюкало и завизжало, но уже без охоты; видно, и в самом деле, притомился. – Ипатка, не трожь, говорю. – Отец посматривал по сторонам. – Чую, зря всё это. Только поросёнка замордуем. Из-за горной гряды выползали облака с белыми лбами и тёмными шевелюрами, шли навстречу низовому ветру, обещая снег. Но охотники не обратили на них внимания: светило солнце, пели клесты-еловники, сидя на остроконечных зелёных вершинах, напоминая рождественскую ярко-красную звезду. Сначала снег посыпался большими, но редкими хлопьями, не застящими солнце: тени хороводили вокруг; лошадь весело отфыркивалась и прядала ушами, отгоняя крупную снежинку, – назойливую муху. Неожиданно солнце пропало: то ли за горы зашло – дело к вечеру, – то ли в снегопаде потонуло. Темень стала кругом – как в мешке, и пурга над ухом завизжала поросёнком недорезанным. Путники занервничали, дёргая поводья. – Батя! Ты неправильно… – Помолчи! Я знаю! – Да чего ты знаешь? Возвертайся! – А я что делаю? Буран усилился. Охотники сбились с дороги, потеряли приметы в непроглядной снеговой завесе… Часа через два мокрая лошадь по брюхо залезла в сугробы и остановилась, тоскливо заржав. – Приехали! – отплевываясь от снега, прокричал Ипат. – Может, сани перевернем – соорудим шалаш? Боголюбин, прикрываясь воротом от вьюги, морщился: – Толку в твоём шалаше! Долго ты в нем продюжишь – весь мокрый? Надо ехать, дать волю лошади, авось и вывезет. – Волю! Её теперь с места не сдвинешь… Я промок уже! Морозец долбанет и зазвеним, как две ледышки! – Ипат подёргал за верёвку, подтянул мешок. – Гляди, живой, скотина! Тёплый!.. Слушай, батя, ты помнишь, нам Кикиморов рассказывал: несколько лет назад в пургу попал, зарезал рысака, утробу выкинул и в тушу залез – только тем и спасся! Может, и нам?.. – Ты в конскую тушу полезешь, а я куда – в поросенка? Ерунда это! Да и кобылу жалко. – А сами сдохнем – не жалко? Поспорили, накаляясь и не уступая друг другу. Парень выхватил нож – резать лошадь. – Не тронь! – срывая горло, приказал отец и взял ружье, лежащее под заснеженным сеном. Нервы были взвинчены до предела. Глядели друг на друга – как чужие. Как враги… Сын бросил нож под ноги. Вырывая пуговки, распахнул полушубок. – На, на, стреляй! – истерично выкрикнул. – Не промахнись! Он подался грудью на стволы… – Уйди! – Отец поторопился палец убрать с курка. – Не доводи до греха! – Кто? Я? Да это ты… Ты почему не слушал? Надо было повернуть!.. – Я сейчас поверну… поверну твою башку задом наперёд! Оба рухнули в сани, возились, рыча, и настолько озверели, что, наверное, дошло бы до смертоубийства, если бы ружье не разрядили в воздух, случайно зацепив курок. После оглушительного выстрела они затихли, тяжело дыша, привалясь к передку. И вдруг они заметили странно удаляющийся куст: белоснежный куст, как будто лопоухий заяц, потихоньку отходил от саней. И деревья тоже «отходили» в сторону. И полозья будто бы скрипели… Что за притча? Что такое? Сани ехали. Сами собой. Охотники привстали. Присмотрелись. Прислушались. И мороз по шкуре деранул. Лошадь вела под уздцы женщина в белом длинном платье, переливающемся лунными бликами. На голове у неё – лучезарный венец. А впереди этой женщины – двигался мальчик в белой рубахе с зажжённой свечою в руках. Освещая путь во мраке, он читал молитву Честному Кресту: – Да воскреснет Бог! Да расточатся врази Его! И да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением! Посмотревши друга на друга, Боголюбины перекрестились, и вдруг… * * * Синий вечер. Тихий остров. Сонная звезда над косогором. Усталая мокрая лошадь стоит у костра, кем-то разложенного на пригорке, – на месте бывшего Белого Храма. Протирая глаза (задремали, пригревшись), Боголюбины встали с саней, отряхнулись и увидели сидящего за кедром чудака Чистоплюйцева. |