Книга Не бойся быть моей, страница 14 – Кейт Хьюит

– Так, значит, она уехала из-за этого, – сказал Антониос, – а не из-за тебя, Линдсей.

– Она приехала в Нью-Йорк с нами, чтобы посмотреть на дом и колледж. Помню, как она прошлась по пустым комнатам, такая спокойная, с холодным взглядом, – и ничего не сказала. Только когда отец спросил ее, что она думает, она произнесла лишь одну фразу: «Это не то, чего я ожидала».

Слезы защипали глаза Линдсей, но она продолжила:

– Мы с отцом подумали, что она говорит о доме или о городе. Но она имела в виду нас. Мы не оправдали ее ожиданий. Не смогли сделать ее счастливой.

– Она так сказала? – резко спросил Антониос, и в голосе его прозвучало недоверие.

Линдсей кивнула:

– Они тогда разговаривали с отцом вечером, и я все слышала из своей спальни. Она сказала, что не может… жить в таком месте, с… такой дочерью, как я. И сказала, что уезжает.

– О, Линдсей! – воскликнул Антониос.

Она смотрела вниз, потому и не заметила, что он придвинулся к ней ближе, – лишь почувствовала его руки, обнимающие ее. Он усадил ее к себе на колени и притянул к себе.

– Мне так жаль.

– Это было давно, – всхлипнула Линдсей.

Слезы катились по ее щекам, и Антониос вытирал их пальцами, так же, как тогда, в Нью-Йорке, когда она рассказала ему о смерти отца. Он был так нежен с нею тогда – прямо как сейчас.

– Значит, ты винила во всем себя, – тихо произнес муж, гладя ее по щеке. – За то, что мать ушла от вас. – Он помолчал, гладя ее по спине. – Ты, наверное, боялась, что и я так поступлю?

Линдсей замерла.

– Не знаю, – медленно сказала она, стараясь унять круговорот мыслей и воспоминаний. – Знаю лишь, что я не люблю об этом никому рассказывать. Мне неприятно, что ты узнал правду, хотя это уже и не имеет значения. Наверное, с тобой я чувствовала себя так же, как с мамой. Старалась скрыть свое беспокойство, потому что знала, что ее это сердит, но в то же самое время отчаянно хотела, чтобы она все поняла.

– И я никогда не видел тебя настоящую, – произнес Антониос, и снова по его ровному голосу было непонятно, что он думает. – Я лишь думал, что знаю тебя.

Антониос снова замолчал, поглаживая ее по волосам.

– А что произошло после того, как вы переехали в Нью-Йорк? – наконец спросил он.

– Все стало еще хуже. Наверное, отец ожидал улучшения, но после того, как ушла мама… – голос Линдсей сорвался, но она заставила себя говорить дальше: – У меня начались панические атаки в школе – когда меня вызывали к доске, задавали вопросы, – даже просто быть в классе было трудно. Отец наконец забрал меня и начал обучать на дому. Мне было десять.

Каким облегчением было наконец уйти от любопытных взглядов и перешептываний в ее адрес – ведь в классе все понимали, что она не такая, как все, что с ней что-то не в порядке. Но и в этом был минус – Линдсей окончательно привыкла к одиночеству. Отец старался бывать дома как можно чаще, но у него не было лишних денег, да он и не догадался вовлечь дочь в дополнительные курсы или как-нибудь разнообразить ее досуг, чтобы она могла общаться с людьми, заводить друзей. Так они жили, пока отец не умер.

– Я окончила школу в пятнадцать, – продолжила Линдсей. – И рано поступила в колледж, а там поначалу тоже было тяжело. Я поняла, что мне нельзя всю жизнь прятаться от людей. Я начала лечиться и работать над собой, чтобы побороть приступы. Математика мне в этом здорово помогала – мне всегда было спокойно и безопасно с цифрами.

– И ты как-то справлялась, – произнес Антониос, – училась и преподавала.

– Академия для меня была привычной средой. Я училась в одном и том же университете, получая бакалавра, магистра, а потом и доктора. Вела курсы и даже привыкла стоять перед аудиторией учеников.

– А потом умер твой отец, – тихо произнес Антониос.

– Да. Он помешался рассудком, и я заботилась о нем, как могла. Моя жизнь была несколько ограниченной из-за этого, но мне было все равно.

Да и как могло быть иначе, ведь отец так много сделал для нее, переехав в маленький городок и пожертвовав своей карьерой?

– Тебе, должно быть, было очень тяжело.

– Да. И когда он умер, я просто… Не знала, куда идти и что делать. Прожив пятнадцать лет в одном городе, почувствовала себя, точно щепка в незнакомом океане. И тогда я отправилась в Нью-Йорк – чтобы сбежать от всего, и от себя тоже. Там я встретила тебя.

– А я, – подхватил Антониос, – очень неплохо подходил на роль спасателя. Прекрасный принц из сказки.

– Да.

Они оба замолчали, и тишину нарушало лишь мерное дыхание. Наконец Антониос произнес:

– Мне очень жаль, что я не знал всего этого раньше и что ты не могла мне все рассказать.

– Я не знала, что это может что-то изменить.

Он повернул ее к себе лицом и посмотрел в глаза.

– Как ты можешь так говорить? Ты страдала…

– Мне не следовало выходить за тебя замуж, – сказала Линдсей, и слова отозвались жгучей болью. – Не следовало приезжать в Грецию – я должна была понять, что все это лишь прекрасный сон, что брак не продлится долго.

Антониос не ответил – означало ли это, что он согласен с ней?

– Уже поздно, – наконец произнес Антониос. – Тебе нужно поспать.

Приподняв ее лицо, он поцеловал ее в лоб, и Линдсей закрыла глаза, чтобы спрятать слезы: как легко было убедить себя, что она не любит мужа, когда тот был высокомерным и обращался с ней презрительно, и как тяжело сейчас, когда он так нежен с нею.

– Спасибо, Линдсей, что все мне рассказала, – произнес мужчина.

Он смогла лишь кивнуть в ответ, боясь, что разрыдается, если заговорит.

Антониос долго смотрел на нее, а потом бережно заправил прядь волос за ухо, печально улыбаясь ей. Линдсей попыталась улыбнуться в ответ, но губы ее задрожали, и, понимая, что вот-вот сломается, она соскочила с его колен и поспешила вон из комнаты.

Антониос остался сидеть в гостиной, попивая виски и прислушиваясь к звукам, доносящимся из спальни, пока Линдсей готовилась ко сну. Слышно было, как открывались и закрывались ящики, шуршала ткань снимаемого платья… Он представил Линдсей без одежды – ее алебастровую кожу, гладкую и шелковистую, тяжелую, высокую грудь – когда-то он держал ее в руках и даже целовал, – тонкую талию и стройные бедра, длинные ноги, которые она когда-то закидывала на его пояс. Мягкие светлые волосы, покрывалом лежащие на его груди.

Они были счастливы вместе, черт возьми, пусть это и не продлилось долго.

Налив очередной стакан, Антониос залпом выпил его, с благодарностью ощущая, как алкоголь обжигает горло и теплом прокатывается в желудок.

Он был просто слеп раньше – сначала с отцом, отказываясь признавать, что дело Маракайос висит на волоске, затем с Линдсей. Что с ним не так? Почему он не замечает очевидных вещей?