Книга Хищница, страница 64 – Джеймс Кэрол

Уинтер встал и сделал шаг в объятия Амелии. Он почувствовал, как она внимательно ощупывает его тело сверху донизу. Несколько человек посмотрели на них, но со стороны они были всего-навсего влюбленной парочкой или друзьями. Ничего подозрительного. Амелия отошла и протянула руку.

– Отдай мобильный, пожалуйста.

Получив телефон, она проверила что-то на экране и положила его в сумку. Затем села на скамейку и постучала ладонью рядом с собой. Он сел. Амелия придвинула сумку к себе поближе и оберегающе положила поверх нее руку. Уинтер вытащил сигареты и вытряхнул одну из пачки.

– Ты разве не видел знак на выходе? – спросила она. – Курить запрещено.

Он убрал пачку назад в карман, но оставил зажигалку и стал ею щелкать. Она не сводила с него глаз.

– А что за история с этой зажигалкой?

– А с чего ты взяла, что есть история?

– Я знаю, что она есть.

Он закрыл зажигалку и стал ее рассматривать. На металле было много вмятин и царапин, и в свете уличных ламп и луны он смотрелся желтым.

– Когда-то она принадлежала моей коллеге из ФБР, – сказал он, убирая ее в карман. – Когда она бросила курить, передала ее мне. Вот и все, никакой особенной истории.

Амелия подалась к нему, смотря прямо в глаза, и придвигалась до тех пор, пока кончик ее носа не дотронулся до его щеки. Медленно она поднимала голову все выше, ведя носом по его колючей щетинистой щеке. Уинтер сидел не двигаясь и смотрел прямо перед собой. Она дошла до самого верха щеки, замерла и снова села прямо, покинув его личное пространство.

– Ты врешь. А у меня хорошее чутье на ложь.

– Нет истории, Амелия. Она бросила курить и отдала мне зажигалку. Все.

– Но она что-то значила для тебя. Ты бы не хранил ее столько лет, будь это не так. В самом этом факте уже кроется история. А у нее откуда эта зажигалка?

– От отца, – помедлив, сказал Уинтер. – Он отдал ее ей, когда сам бросал курить.

– Видишь, это не зажигалка, а фамильная ценность. Ты и она – вы были близки, как родственники. Ты был ей как родной, раз она захотела отдать тебе семейную реликвию. А что с ней случилось? Она умерла от рака легких?

Уинтер не ответил, и Амелия подняла руки вверх. Этот жест можно было принять за раскаяние или извинение, но ни то, ни другое она выражать не собиралась.

– Не хочешь рассказывать – не рассказывай. Я понимаю. Личное – значит, личное.

– Зачем ты хотела увидеться?

– Хотела посмотреть на твою реакцию. В первые две наши встречи было слишком темно, и на мне была неподходящая куртка. А вот эта намного лучше, да?

– Ну, теперь ты мою реакцию увидела. Мне можно идти?

– А куда ты торопишься? Прекрасный вечер, я думала, мы немного поболтаем.

– Хочешь поболтать – давай. Расскажи мне про своего отца.

– Сначала ты мне – про своего, – улыбнулась Амелия.

Уинтер улыбнулся ей в ответ. Удар – контрудар. Все как в шахматах. В другой жизни, в другом мире она могла бы стать победительницей.

– Мой отец – один из самых известных в Америке серийных убийц. За двенадцать лет он убил пятнадцать молодых женщин. Он похищал их и увозил в лес, где посреди ночи охотился на них с мощной винтовкой. Он был крайне умен, но все-таки не настолько, чтобы остаться безнаказанным. Двадцать лет он провел в тюрьме, приговоренный к смертной казни. А потом ее привели в исполнение. Все, теперь твоя очередь.

– Нет, так не пойдет, – сказала она, качая головой. – Это все я могу и в интернете прочитать. А мне нужно что-то, что знаешь только ты.

Уинтер достал зажигалку и зажег ее. В голове сменяли друг друга тысячи зарисовок из их жизни до ареста отца. Хорошие были времена – веселые и гораздо более счастливые. Затем он выбрал шесть самых ярких воспоминаний, а потом из них – одно, самое яркое. Закрыв зажигалку, он убрал ее в карман.

– Он готовил самые вкусные банановые блинчики на свете.

– Банановые блинчики! – замотала головой Амелия. – И это все, что ты можешь мне сказать? Твой отец – жесточайший убийца, а ты мне про банановые блинчики!

– До моих одиннадцати лет он был просто папой. Иногда он был отстраненным, иногда строгим. Бывало, я его ненавидел, а бывало, любил. Он просто был папой и делал самые вкусные банановые блинчики, вот и все.

Она задумалась, а потом кивнула, соглашаясь.

– Ты ведь не догадывался, кем он был, да?

– Нет, не догадывался. Хотя должен был.

– И в этом месте я должна тебе сказать, что ты же был просто ребенком, как ты мог догадаться? Тебе ведь все это говорят, да?

Ее лицо просветлело.

– Ты должен был догадаться, Джефферсон. Должен был видеть, что он из себя представляет на самом деле. А с другой стороны, и что тогда? Ты разве сдал бы его? Папу, который печет банановые блинчики? Да ни за что на свете.

– Ладно, теперь твоя очередь.

Амелия начала говорить не сразу. Она отвела глаза и посмотрела на мужчину средних лет, который вел на поводке ретривера.

– Отец любил музыку, – наконец выговорила она.

Уинтер ждал продолжения, но она молчала.

– Много кто любит музыку. Я тоже люблю музыку. При всем уважении ты даже до банановых блинчиков недотягиваешь.

Она перевела взгляд с мужчины с собакой на Уинтера и улыбнулась необычайно волнующей улыбкой.

– Его любимым композитором был Штраус. И за ужином у нас играла одна и та же пластинка, снова и снова. Она доиграет до конца, он встает и ставит иглу на начало.

– Я видел CD-проигрыватель и стол в бомбоубежище. Значит, ты не стала нарушать традицию? Ты ела за столом, отец ел из собачьей миски, а фоном тихо играл Штраус.

– Ошибаешься, Джефферсон. Ну, почти ошибаешься. За ужином у нас было тихо.

– А зачем же тогда нужен был CD-плеер?

– Чтобы ему было не так одиноко в темноте.

Смысл ее слов дошел до Уинтера не сразу.

– Вот, значит, зачем нужны были запасы батареек. Ты его днем и ночью заставляла слушать один и тот же диск. Снова и снова.

– Я ему сказала, что выключу его, если он выжжет себе глаз. Не сразу он мне поверил, но у него не было выбора. На второй глаз его было уговорить гораздо сложнее. – Амелия затихла, а потом продолжила: – Когда я была маленькая, я хотела стать танцовщицей. Когда отец узнал, знаешь, что он сделал? Он заставлял меня танцевать ему каждый вечер после ужина. Я танцевала, а он сидел и смеялся надо мной. Штрауса я ненавижу почти так же сильно, как отца. Ладно, теперь твоя очередь откровенничать. Когда мы были в кафе, ты ведь хотел убить повара, да?

На секунду весь мир сжался до них двоих.

– Ты даже понятия не имеешь, насколько ты неправа, – сказал он совершенно спокойным тоном.