Книга Невеста смерти, страница 31 – Линда Лафферти

Зикмунд снова кивнул.

– Конечно, герр доктор.

– Завтра утром, обязательно до завтрака, мы первым делом вместе осмотрим пациента. Это самое лучшее время для диагностирования гуморов.

* * *

На следующий день отец Маркеты прибыл к воротам дворца еще до рассвета. Из еще скрытого темнотой рва доносилось ворчание медведей, грызущих кости теленка, и шорох крыс, дерущихся за крохи, падающие из беззубых пастей старых хищников.

– Цирюльник Пихлер, – сказал стражник Миклош Халупка, почесывая покрасневший от холода нос. Халупка нередко бывал в бане Пихлеров и еще чаще – в таверне Радека. – Рано пожаловали. Входите.

Обитые железными полосами деревянные двери протяжно заскрипели и открылись перед гостем. Дородный стражник кивнул.

– Подождите здесь, я сообщу, что вы пришли, – сказал он и ушел, оставив Зикмунда одного посреди двора.

Через бледный круг луны пробегали рваные дымки облаков. Приглушенный серебристый свет плясал на сером камне замка, раскрашенного под мрамор какого-то далекого итальянского палаццо. Цирюльник поднял взгляд ко второму этажу, где из окон с освинцованным стеклом изливался бледный свет.

Он моргнул, и тут глаза у него полезли на лоб – у открытого окна стояла женщина в чудесном белом платье, какие носили столетием ранее. Бледная, светловолосая, элегантная, как все Рожмберки… Но разве они все не уехали? А если уехали, то как могли оставить такую женщину под одной крышей с необузданным безумцем? Но в глубине души Пихлер знал – она не из живых Рожмберков. Он уже видел ее однажды, когда был ребенком…

Потом Белая Дама оглянулась через плечо во двор, посмотрела прямо на Зикмунда и подняла свечу, осветив бледное лицо и черные перчатки.

– Он с вами увидится – испанский священник, – объявил показавшийся в дверях стражник. – Пан Пихлер, на что вы смотрите, там же темно…

Ошеломленный цирюльник не смог произнести ни слова и лишь указал пальцем в направлении призрака.

Вынырнувшая из-за дырявого облака луна осветила двор и замок, и гость смутился, обнаружив, что показывает на пустой коридор за открытым окном. Теперь там никого не было.

– Как вы узнали, в какой комнате разместился дон Юлий? – шепотом спросил стражник. – Только не говорите никому, а то священник решит, что это я вам сказал!

С этими словами он впустил цирюльника в холодные и мрачные коридоры Рожмберкской крепости.

* * *

Хотя Зикмунд Пихлер и провел некоторое время в Вене, да и родился в тени Рожмберкского замка, он и представить не мог той роскоши, что кроется за каменными стенами. Прекрасные гобелены и тяжелые бархатные портьеры вызывали изумление и восхищение – взгляд терялся в богатых красках и замысловатых узорах. Стены покрывали роскошные ткани с пятилепестковой розой, гербом Рожмберков, на каждой панели, а изысканные канделябры освещали портреты элегантных мужчин и женщин. В полумраке мигали величественные хрустальные люстры.

От деревянных полов шел густой, насыщенный запах воска, и изношенные кожаные подошвы поскрипывали на этой безупречной поверхности, возвещая о прибытии гостя. Скрип этот, подумал Пихлер, наверное, раздражал высокомерных аристократов, чьи лайковые туфли бесшумно скользили по полированной поверхности. Солидная мебель темного дерева – секретеры, столы, кресла с витыми подлокотниками – стояла в темноте, как молчаливая стража. Цирюльник вошел в комнату, расписанную библейскими сценами: Авраам, приносящий в жертву сына, Лот, соблазняемый дочерьми… Какие странные темы для украшения стен! Жертва и грех. Неужто именно это и беспокоило жившие здесь благородные семейства?

Гость стоял перед фресками, пока свечи прислуги не отправили их в тень.

На позолоченных деревянных панелях кессонного потолка красовались все те же резные пятилепестковые розы. Завороженный всем этим великолепием и роскошью, Пихлер медленно повернулся.

И почувствовал, как кто-то осторожно, но твердо взял его за плечо.

– Пан цирюльник, идемте. Священник ждет, – услышал он чей-то голос.

Зикмунд натужно сглотнул и легонько потряс головой, пытаясь собраться с мыслями. Он уже почти забыл, зачем его вызвали в замок.

Открытая дверь вела в зал для собраний. Большую часть свободного пространства занимал длинный, узкий стол. В углу потрескивала и шипела огромная, обложенная керамической плиткой печь, отдававшая тепло ближайшим комнатам и коридорам. «Какая у нее белая и гладкая поверхность!» – подивился цирюльник. В громадном, продуваемом сквозняками замке обойтись без такой печи в холодные богемские зимы было невозможно, но то, что она оказалась теплой ранним утром осеннего дня, выглядело в его глазах ошеломляющей роскошью.

Во главе стола, склонившись над увесистым фолиантом, сидел испанский священнослужитель. Отложив перо, он поднял голову, окинул Пихлера изучающим взглядом и лишь затем сподобился на кислое приветствие.

– А, герр цирюльник! Доктор Мингониус присоединится к нам в самом скором времени. Боюсь, у него, в отличие от нас, иезуитов, нет привычки вставать рано, – произнес священник с сильным кастильским акцентом.

Подпустив таким образом шпильку протестантскому доктору, испанец довольно улыбнулся и сложил ладони домиком. Зикмунд стоял, переминаясь с ноги на ногу и ожидая приглашения сесть.

– Мне сказали, что вас рекомендовала венская гильдия цирюльников-хирургов, – продолжил Карлос-Фелипе. – Доктор Мингониус весьма удивился, обнаружив человека, столь подготовленного и пользующегося всеобщим уважением, в богемской глуши, вдалеке от культурных столиц.

– Вы очень добры, святой отец. – Пихлер поджал губы – его городу только что нанесли незаслуженное оскорбление. – Я стараюсь учиться как на практике, так и во время поездок в Вену и Прагу.

Карлос-Фелипе снова кисло улыбнулся и даже поморщился, как будто уловил некий несвежий, оскорбительный для его обоняния запах. Потом он повернулся и жестом указал на окно, из которого открывался вид на Влтаву.

– Вы ведь живете там, внизу, не правда ли? У вас там баня, на берегу реки?

Так и не дождавшись предложения сесть, гость подошел к окну.

– Да, именно там. Я вижу свет в окнах – это моя жена готовит завтрак и греет воду в котлах, чтобы постирать простыни и полотенца. Если б у вас нашелся камешек, я бы бросил его в окошко – вот бы она удивилась!

Священник не принял предложенный гостем легкомысленный тон и только поджал недовольно губы. От цирюльника пахло розмарином и элем, что больше пристало бы женщине, а не мужчине. Карлос-Фелипе слышал, что в Богемии часто моются в бане, погружаясь в бочки с горячей водой и травами. Обычай этот иезуит считал варварским и противоестественным, дерзким вызовом Богу, создавшему человека таковым, какой он есть, что включало в себя и обильное потоотделение. Вода дана для крещения и других священных таинств, а не для того, чтобы вымачивать в ней греховное человеческое тело.