Книга Невеста смерти, страница 85 – Линда Лафферти

– Маркета Пихлерова, дочь цирюльника.

Правитель встал, повернулся спиной к доктору и прошелся туда-сюда по комнате.

– Подумать только, какая-то банщица может стать причиной моего конца!.. Матьяш кусает меня за пятки, жаждая завладеть короной, и теперь у него может получиться. И все из-за смерти какой-то простолюдинки, глупой девицы, у которой не хватило ума понять, как опасен может быть безумец!

Замерев перед королем в неподвижной позе, Томас поднял голову и решительно выдвинул подбородок. Он много раз репетировал эту сцену. Пусть говорит король. Пусть сам решит, что произошло.

Но неожиданно для себя доктор услышал собственный голос:

– Она была хорошей девушкой, государь, доброй и великодушной. Думаю, поэтому вашему сыну было так легко с нею.

– Доброй? Великодушной? Как ты можешь произносить эти слова в присутствии своего короля, когда империя в опасности?! Девица была дурочкой, простушкой, будь она проклята!

Рудольф с силой стукнул кулаком по каменному подоконнику и, похоже, даже не почувствовал боли.

– Ты свободен, эскулап!

– Да, ваше величество.

Пока врач, склонившись в поклоне, пятился к выходу, стражники открыли дверь в коридор.

И тут же, как только двери за ним закрылись, чьи-то руки крепко схватили его. Мингониус обернулся и увидел Якоба Хорчицкого.

– Нам надо поговорить, доктор, – сказал он, увлекая Томаса по коридору и в сад.

– Почему вы не сказали мне?! – взорвался Якоб, когда они вышли из дворца. Гнев его пересилил уважение к старшему коллеге. – Как посмели держать это в тайне от меня?

– Если б вы услышали о ее судьбе раньше короля, то оказались бы в серьезной опасности. Я скрыл это от вас, потому что вы могли повести себя опрометчиво, сделать что-нибудь сгоряча, – объяснил ему медик.

– Опрометчиво? Сгоряча?! Я бы помчался в Ческе-Будеёвице, чтобы быть с ней рядом!

– Вот именно. И вы думаете, что купцы, которые ездят из Ческе-Будеёвице в Прагу, не трепали бы языком? И это не дошло бы до короля? Два королевских лекаря, обосновавшихся в «Сером гусе» с загадочной раненой девушкой…

– Она нуждалась в моей помощи! Я должен был быть там!

– Вы не понимаете, даже сейчас… Что бы вы сделали? Привезли ее в Прагу, где ее наверняка бы заметили? У нее до сих пор лицо не зажило – всё в синяках и швы не сняты. Думаете, при дворе не сложили бы два и два? Доктор Хорчицкий лечит раненую девушку с крумловским акцентом… Чудно!

Якоб перевел дух. Он понимал, что Мингониус прав, но гнев все еще бушевал в его душе. Нужно было успокоиться и взять себя в руки. Хорчицкий и не представлял, насколько дорога ему эта простая богемская банщица, пока не испугался, что навсегда потерял ее.

Что-то сжало его плечо, и ботаник вздрогнул – собеседник тряс его, пытаясь привлечь его внимание.

– Вот, – сказал Томас, протягивая коллеге сложенный лист пергамента. – Прочтите.

Хорчицкий сразу узнал неуклюжий почерк Маркеты.

Мой дорогой Якоб!

Простите меня. Вы предлагали мне мудрость, но я предпочла пренебречь ею и дорого за это поплатилась.

Вы предупреждали меня остерегаться дона Юлия, говорили, что он опасен, смертельно опасен. Но мне показалось, что я увидела в нем больше, чем просто безумца. Мне показалось, я разглядела его душу… Какой же дурой я была и как жестоко пострадала за это!

Мы с доктором Мингониусом решили, что вы прочтете эти слова, только если новость дойдет до короля и, следовательно, до вас. Как это ни глупо, но надеюсь, что так и случится. Знаю, это будет означать, что впереди меня ждет еще более страшная опасность, но уж пусть лучше я навлеку на себя гнев короля, чем вы будете думать, будто я исчезла из вашей жизни, будто вы мне ничуть не дороги.

Это ради вашей безопасности мы оставили вас в неведении. Таков мой долг перед вами за ваши предостережения и беспокойства. Но теперь вы знаете правду. Знаете о моей глупости. Знаете о моих страданиях. И знаете, что небезразличны мне.

Я пишу это с глубокой признательностью за вашу мудрость, которой пренебрегла. И за вашу заботу, которую только начинаю ценить.

Маркета

Якоб прочел письмо дважды, после чего сложил и спрятал его.

– Маркета была осведомителем короля, не так ли? – мягко спросил Томас, держа коллегу за плечо. – Она призналась мне в этом, чтобы защитить вас. Мы договорились, что я отдам вам это письмо, только когда известие о нападении на нее дона Юлия дойдет до Праги. Узнай его величество, что нанятый вами шпион – та самая девушка, на которую набросился его сын, он пришел бы в ярость и отправил вас в тюрьму. А так он направил свой гнев на меня, хотя стражники и слуги и поклялись, что я отбыл в Прагу еще до нападения.

Якоб моргнул – на глаза у него наворачивались слезы.

– Вы настоящий друг для нас обоих. Расскажите, что с нею и как я могу помочь, – попросил он.

– Не знаю, чем кто-либо из нас может сейчас помочь. Она живет в доме знахарки, и жители Чески-Крумлова оберегают ее. Стражники и слуги поклялись молчать, но пока дон Юлий жив, она не будет в полной безопасности.

В эту минуту Хорчицкий понял, что должен немедленно ехать в Чески-Крумлов. И устроить все нужно как можно скорее. Развернув письмо от Маркеты, королевский врач прочел его еще раз.

День, когда сын короля получил свободу после многомесячного заточения в замке, принес черные тучи на горизонте и злые ветра, что прошлись плетью по Влтаве и согнули расцветшие по весне деревья. Внезапный указ короля застал врасплох как обитателей замка, так и горожан. Жители Латрана и Старого города узнали новость, только когда услышали торжествующие вопли дона Юлия, который сломя голову пронесся на своем черном жеребце вниз по крутому склону, через Банный мост и влетел на городскую площадь.

Укрывшись шерстяной накидкой и капюшоном, Маркета покупала у зеленщика кочан капусты, когда на площадь ворвался всадник. С принцем были двое его закадычных дружков, светловолосый и темноволосый, оба в атласных дублетах [7] и штанах для верховой езды.

– Прячься, слечна! – предостерег зеленщик, толкнув Маркету за высокую капустную пирамиду. – Опустись на колени и не поднимайся, пока я не скажу!

Толпа подалась прочь от танцующих на месте коней, матери потянули к себе детей.

– Прячь своих женщин, Чески-Крумлов! Похотливый кобель дома Габсбургов снова на свободе! – прокричал белокурый всадник на небрежном немецком. Затем он развернулся в седле, свесив одну ногу, и глотнул из серебряной фляжки. – Слушайте меня, эй, вы, белобородые! Когда дон Юлий разгуляется вовсю, в этом дерьмовом чешском городишке не останется ничего святого!